Смрадный дух от разлагавшихся мертвых тел, человеческих и лошадиных, поднялся над Москвой и отравил воздух. Дышать стало невозможно. По приказу великого государя, сидевшего в Ярославле, в Москву гнали людей из окрестных городов для похорон умерших. Рыли общие глубокие ямы. Наполненные трупами реки не проносили мертвых. Люди с баграми и шестами стояли по берегам и спускали трупы по течению.

В этот год хорошо вызрели хлеба на Московской земле. Ветер поднимал волны в пожелтевших нивах. Но не было сил, чтобы скосить спелые, тяжелые колосья. И снова голод распростер над русскими людьми свои костлявые руки.

Ханский гонец Течибай все еще чувствовал в ноздрях запах дыма. Он участвовал в походе Девлет-Гирея на Москву, немало награбил добра в горящем городе и немало захватил пленных. Он был уверен, что московскому царю нанесен сокрушительный удар, от которого нельзя оправиться, и жаждал встретить его униженным и покорным.

Гонец Течибай ехал не один. Его сопровождал небольшой отряд отборных воинов. Кони под татарами были породистые. Воины были одеты в овчинные кафтаны, на головах теплые бараньи шапки. У каждого за плечами лук, у седла колчан со стрелами, сбоку на поясе дорогая сабля.

Татары ехали к царю в Ярославль по Троицкой, ямской дороге. Она пролегала среди темного леса, стеной стоявшего по сторонам. День был ненастный. Сильный ветер гнул деревья: они скрипели, стонали, сучья трещали и ломались. А внизу на дороге — затишье.

Невольный страх пал в души татарам. Им казалось, что даже их голоса изменились в лесу, сделались глухими, незнакомыми…

Ханский гонец Течибай показал на деревья с недавно ободранной корой, истекавшие пахучим соком.

— Мне говорил отец, — озираясь по сторонам, произнес он, — что огромный свирепый зверь сдирает когтями кору с деревьев. Русские называют его медведем. Он в десять раз больше волка… Наши воины не заходили в эти леса, в них водится много нечистых духов.

На пути часто встречались мостки через болота и реки. В речках и ручьях татары заметили бобровые плотины.

Дорога тянулась извилистой лентой шириной в три сажени.

В лесу темнело быстро. Всадникам казалось, что они видят в кустах огненные волчьи глаза, лошади фыркали и прядали ушами. На душе сделалось легче, когда темную ель сменила белоствольная веселая береза. Лес стал редеть. Показались луга и пашни. А вскоре из темноты выступили бревенчатые избы.

Подъехали к заставе села Братовщины.

На заставе татар задержали стрельцы. И прием был оказан совсем не такой, как думал Течибай.

В холодной избе, где поместили гонцов, окна забили досками, поставили у каждой стены по стрельцу. Вместо постелей бросили на пол подгнившую солому. Крымцев кормили вонючим лошадиным мясом. Не давали ни пива, ни хлеба. Их бесчестили грубым обращением. Татары все выносили молча, с презрением, словно не замечая ни вонючего мяса, ни гнилой соломы, ни страшных рыжих тараканов.

Царь Иван, приехав в село Братовщину, не сразу принял ханского гонца. Несколько дней он провалялся в беспамятстве, потрясенный позором разгрома. Он выкрикивал проклятья, дрожал в бессильной ярости, словно овца, на глазах у которой волк терзает ягненка. Придя в себя, царь неделю ходил ежедневно в церковь. Он стал думать, что разрушение и пожар Москвы — божье наказание за грехи, и старался вымолить у небес прощение.

Царь подарил древнюю икону святого Николая и пожертвовал на починку церкви двадцать пять рублей. А сельский поп получил десять рублей на праздничные ризы.

Наконец царь решил принять ханского гонца. Накануне вечером опричники принесли Течибаю голубой кафтан с царского плеча, расшитый серебряными и золотыми травами. Надели ему на голову соболью шапку. Гонец был доволен подарками и торжествовал победу. Однако, когда допустили к царю и Течибай увидел железную решетку, перегораживающую шатер, он взвыл от ярости и попятился к двери. Царские телохранители взяли его под руки и насильно подвели к решетке. За решеткой в двух шагах сидел царь Иван. Он был в черной длинной одежде опричника. Так же были одеты и приближенные, толпившиеся за его спиной.

Течибая подвергли небывалому оскорблению — он видел царя сквозь решетку. Скрипя зубами, гонец передал в руки дьяка Василия Щелкалова ханскую грамоту и, отбросив вежливость, сказал охрипшим от гнева голосом:

— Мой государь и господин Девлет-Гирей, великий государь всех государств, послал спросить своего голдовника Ивана Васильевича, по ханской милости великого князя всея Руси, как понравилось ему наказание огнем, мечом и голодом… Мой государь посылает ему подарок, — закончил посол и вынул из-за пояса простой нож. — Великий хан Девлет-Гирей носил его на бедре своем. Пусть этим подарком царь перережет себе горло. Великий хан еще хотел послать коня, но кони наши утомились на земле твоей…

— Убрать пса шелудивого! — закричал царь Иван, замахиваясь посохом. — В погреб, пусть сидит, пока волосы до пупа отрастут!

Царские слуги бросились на гонца и его товарищей и вытащили из шатра. На улице они хотели снять с Течибая голубой кафтан, но крымские воины дружно встали на защиту, и кафтан остался на нем, хотя и основательно изодранный.

Оскорбленный гонцом Течибаем, царь Иван в бешенстве скрипел зубами, рвал на себе волосы.

— Повели, государь, крымских собак в куски изрубить! — обнажив саблю и сделав зверское лицо, вскричал Малюта Скуратов. — Али другое что с ними учинить за царское бесчестье?

Но царь, поразмыслив, не разрешил казнить гонцов. Положение государства было тяжелое и осложнять его не имело смысла. Выпив кубок поднесенного Бомелием лекарства и немного успокоившись, царь Иван велел повыступить из шатра лишним людям. Он хотел читать ханскую грамоту только в присутствии думных бояр.

Чуть приоткрыв рот, царь внимательно слушал чтение дьяка Василия Щелкалова. Иногда, чтобы лучше разобрать слова, он поворачивал голову и прикладывал правую ладошку к уху.

— «…Я пришел на тебя, — читал Щелкалов, — город твой сжег, многих людей саблею побил, а других в полон взял, хотел венца твоего с головы, но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что-де я московский государь! Был бы в тебе стыд и дородство, так ты бы пришел против нас и стоял… Захочешь с нами душевною мыслью в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань, а государства твоего дороги я видел и опознал…»

В тяжкое положение попал великий государь. Уж больно некстати было нашествие крымского хана. Со всех сторон шли тревожные вести. Бывшие друзья превращались во врагов и договаривались между собой. Вокруг Русской земли кольцо сжималось все туже и туже. Моровое поветрие и голод уносили тысячи людей. Во что бы то ни стало нужен мир с крымским ханом. Иначе и с Ливонией воевать нельзя. Мир, но какой ценой! Отдать Казань и Астрахань? Нет, на это царь Иван пойти не мог. Нужно тянуть время переговорами, пока не улучшатся дела, в этом спасение.