– Выходит, как и мать… – непонятно выразился он. – Она полагала, что вы будете такой же, как она.

– Что ты имеешь в виду? Папа́ говорил, что она никогда меня не видела и на руках не держала… – Это особенно огорчало Веронику, потому что мать умерла с первым ее вздохом.

– Это правда, что она не держала вас на руках. – Яго провел рукой по шелку, но не поднял его. Он сел, уставившись в окно, где в осеннем сиянии солнца листья на деревьях переливались золотом и бронзой. – Но она видела вас. Еще до рождения.

– Это невозможно!

– Это было возможно для нее. И, похоже, для вас тоже. Я обещал, что если все будет так, как она предполагала, – а так оно и вышло! – то я все объясню вам. Я обещал рассказать ей это.

– Но я не…

Яго решительно поднял руку:

– Я не люблю много говорить. Если вы не будете перебивать меня, я буду очень признателен.

Растерянная Вероника откинулась на стуле и приложила пальцы к губам, словно это могло удержать ее от вопросов, и Яго приступил к рассказу. Ей все больше становилось не по себе. К концу рассказа она уже готова была встать и посмотреть, что там в корзине. В глазах пекло, как будто она забывала моргать, во рту пересохло, и Вероника неожиданно обнаружила, что он приоткрыт от удивления.

Все это время Уна понемногу придвигалась к стулу, пока не уткнулась мордой в ее колени.

Вероника медленно встала, все еще надеясь, что корзина пуста. Уна чуть отодвинулась, но держалась рядом.

– Она спрятала это в тот день, когда лорд Давид отправился на войну, – рассказывал Яго, отворачивая складку за складкой. – Он вернулся израненный, и она неделями была рядом с ним. Они поженились в день его выписки. После свадьбы ваша мать не прикасалась ни к шару, ни к бабушкиной книге. Потом она оказалась беременна вами. Она знала…

– Знала что?

– Ей был дан знак, что это будет последний ребенок, но она сказала… – Яго остановился на минуту и закрыл глаза, словно воспоминания ранили его. – Она сказала, что ей нужна дочь. Девочка, которая унаследует дар и продолжит род Оршьер.

Яго остановился и положил руку на последнюю шелковую складку. Он говорил с бесконечной грустью, которая с годами не стихла.

– Ваша мать обладала большой силой, мисс Вероника. Настоящей силой. Но отреклась от нее ради любви. – Он убрал последнюю складку. – Она попросила меня, если окажется, что и вы ею обладаете, передать дочери то, что причитается ей по праву рождения.

Он лежал там – мерцающий в полумраке кухни хрустальный шар на гранитной основе. Под ним виднелся гримуар в старинном кожаном переплете.

– И что я должна с этим делать?

– Я не могу этого сказать. Ваша мать говорила, что некоторые умеют им пользоваться, другие – нет. С книгой та же история.

– Как же узнать, есть ли у меня сила?

– На этот вопрос я тоже не могу ответить. Думаю, вы должны попробовать.

Вероника обняла себя руками, сдерживая дрожь, охватившую ее от рассказа Яго, и задумалась о том, что ожидает ее впереди. Уна смотрела на нее и била хвостом об пол.

* * *

Странности продолжались после визита к Яго. Уна все вертелась под ногами Мышонка. Девушка велела ей возвращаться домой, даже пыталась отвести обратно, но безуспешно. Когда Вероника добралась до Свитбраяра, собака пошла за ней из конюшни в дом и держалась рядом, пока та тащила корзину в свою комнату.

Дождь на время возвращения стих, но, войдя в комнату с Уной, которая ни в какую не хотела уходить, Вероника обнаружила, что он пошел с новой силой, превратившись в бурю, сотрясавшую оконные стекла. Горничная заранее положила дрова в камин, и Вероника, желая согреться, поднесла к ним спичку. Когда язычки пламени охватили сухой кипарис, она огляделась.

Девушку терзали страх открыть корзину и непреодолимое желание увидеть шар еще раз, чтобы убедиться, что история Яго хотя бы относительно кристалла не была выдумкой. Она всегда доверяла ему и не хотела, чтобы было иначе. Но все это казалось слишком уж странным. Еще один раскат грома потряс дом до основания, а Вероника все стояла в нерешительности, уставившись на корзину, переданную Яго.

Уна, словно чувствуя ее колебания, пачкая грязными лапами бежевое покрывало, запрыгнула на кровать, обнюхала корзину и уселась подле нее, уставившись на Веронику черными блестящими глазами.

– Думаешь, мне стоит туда заглянуть?

Вероника подошла к кровати, и Уна тут же вскочила. Грязный хвост собаки непрестанно вилял, пока девушка открывала крышку. Она отвернула шелк и, обхватив корзину руками, нагнулась, чтобы посмотреть, что внутри.

От того, что она увидела, голова пошла кругом, а в животе что-то сжалось. Внутри мутного шара мерцали и вращались огоньки. Вероника еще даже не прикоснулась к кристаллу, а в этом водовороте уже начали вырисовываться живые и яркие образы. Это была череда едва видимых темноглазых женских обличий. Ладони Вероники вспотели.

Что это значит? Как разобраться со всем этим?

Она поспешно захлопнула крышку корзины, и Уна тут же соскочила с кровати. Вероника, дрожа, подошла к камину.

Это было реально. Это было на самом деле. Это противоречило всему, чему ее учили в церкви, и наставлениям отца.

Она, Вероника Селвин, дочь аристократа, происходила из рода ведьм.

И она не знала, что с этим делать.

Как это часто бывало, отец оказался прав насчет Гитлера. Как и Филипп. Чемберлен оказался в немилости, Черчилль вернулся на Даунинг-стрит, 10, а Англия содрогнулась от сообщений о Хрустальной ночи[69] и вторжении в Польшу. В сентябре 1939 года, спустя чуть более двух лет после того, как Вероника была представлена ко двору, началась война.

Обслуги в Свитбрайаре не осталось. Все, кто служил у лорда Давида Селвина, пошли в армию еще до принятия закона о воинской повинности. Большинство из них попали в пехоту, один присоединился к королевской артиллерии, еще один – к 27-й бронетанковой бригаде.

Младшая повариха исчезла без предупреждения, а потом оказалось, что она вошла во Вспомогательную территориальную службу. Пожилой садовник примкнул к добровольцам местной обороны, которые впоследствии стали называться отрядами ополченцев.

Филипп Пэкстон, как и другие молодые люди его сословия, был призван в военно-воздушные силы в качестве военнослужащего офицерского состава, и Вероника отправилась на станцию, чтобы проводить его на тренировочные полеты. Филипп всегда был хорош собой, но в офицерской форме он был умопомрачительно красив. Они никогда раньше не говорили о любви. Казалось, впереди достаточно времени, чтобы повзрослеть, стать независимыми и тогда уже последовать желаниям семьи.