Действие происходит исключительно в Нижнем Новгороде, в 1611 и 1612 годах, в эпоху междуцарствия.

Во время этой общей неурядицы дурные вести доходят до Нижнего из Москвы: патриарх Ермоген в заточении, Ляпунов убит, сын польского короля Жигмонта Владислав идет на Москву, откуда бегут воеводы, покинувшие свои войска. Народ в Нижнем довольно равнодушно относится к общему бедствию и со страхом ждет будущности. Один Козьма Минин, земский староста, скорбит за всех, старается поднять в народе упавший дух и возбудить участие к родному делу. Он напоминает нижегородцам, как они клялись не целовать креста ни Владиславу, ни другому из иноземцев, и увещает ждать, кого на Царство пошлет Господь и выберет земля, а до того повиноваться Патриарху. Влияние Минина на его сограждан старается уронить, из честолюбивых видов, Биркин, стряпчий, присланный в Нижний Ляпуновым для совета. Надеясь привести город к присяге королю польскому, Биркин мечтает о том, как получить за это дорогую цену и сделаться воеводой. — Между тем, нижегородцы, поощряемые Мининым, уже помышляют о сборе казны (третьей деньги) для отсылки в Москву. Когда же Минин рассказывает народу, что во сне преподобный Сергий велел ему будить народ и поспешить с ним в Москву и, вслед за тем, являются гонцы из Троицы, умоляющие о подаче помощи, то, по предложению Минина, дворяне, головы, старосты и посадские люди отправляются к воеводе с просьбою вести их в Москву. Воевода, испытавший уже неудачи в борьбе с внешним врагом, ссылается на недостаток казны и людей и отказывается идти, но, убежденный красноречием Минина, разрешает ему «кликнуть клич к народу и собирать казну на Божье дело», предоставляя народу избрать для похода другого воеводу. По прочтении, в Соборе, грамоты из Сергиевского монастыря о том, как гибнет Москва и попирают веру православную, грамоты, растрогавшей до слез всех присутствовавших, и по воззвании Минина: не жалеть достояния и не щадить казны своей для спасения отечества — народ, по примеру же Минина, с радостью приносит на площадь все, что имеет драгоценного. В то же время нижегородцы решают вручить «честному» князю Пожарскому верховное начальство над ополчением. Князь, охотно приняв выбор, требует только, чтобы из людей посадских был еще выбран муж бывалый, который бы сбирал казну и все дела делал бы заодно с ним, указав на Минина как на самого достойного. Минин, хотя и томится желанием служить великому делу, но, для вящего успеха, принимает выбор только тогда, когда все граждане, общим приговором, утверждают за ним звание «выборного всей России», звание, которого «и деды не слыхали, и внуки не услышат».

В эпилоге нижегородцы провожают с хлебом с солью ополчение свое и прочих городов, высылаемое ими «для соединения воедино московского государства, как то было прежде, при великих государях».

Эпизодом в этой драме служит любовь боярского сына Поспелова к молодой, богатой и набожной вдове Марфе Борисовне, также жертвующей всем своим достоянием на пользу общую, но главный интерес пьесы заключается в лице Минина, человека прямодушного и религиозного, и в тревожных борениях, происходящих в его бескорыстной душе.

Восстанием нижегородцев, для очищения Русской земли от внешнего врага, исключительно руководят религиозные чувства. Сам Минин не предпринимает ничего без благословения Церкви и согласия гражданского начальства, так что неизбежный в этой драматической хронике демократический элемент уступает религиозным мотивам и покрывается высокой целью этого народного движения: восстановления государственного строя России на монархическом начале. Пьеса исполнена искренних и высоких патриотических чувств[500].

Несмотря на явно положительную характеристику, историческая хроника Островского была запрещена руководством III отделения. Резолюция А. Л. Потапова гласила: «Вследствие словесного объяснения с г. министром императорского двора запретить»[501].

Исследователи, вынужденные отталкиваться от скудных документальных свидетельств, не были уверены относительно причин запрета. Советские ученые утверждали, будто основной причиной был «демократический элемент», отмеченный цензором. Другой причиной могло стать вмешательство министра императорского двора В. Ф. Адлерберга, не испытывавшего симпатий к Островскому[502]. Никакого противоречия здесь, впрочем, нет: Адлерберг не только недолюбливал драматурга, но и стремился очистить репертуар императорских театров, которыми он руководил, от сочинений «низкого» вкуса, который вполне можно было ассоциироваться с демократическим началом (см. экскурс 4). Наконец, И. Н. Кубиков выдвинул экстравагантную гипотезу, что Минин в изображении Островского ассоциировался у чиновников с Джузеппе Гарибальди, как раз в это время ведшим активную борьбу за освобождение и объединение Италии[503]. Надо сказать, «Минин» был опубликован на страницах некрасовского «Современника», журнала действительно радикально-демократического и периодически публиковавшего статьи, одобрявшие Гарибальди[504]. Несмотря на это, Кубиков не приводит ни одного примера, подтверждающего, что ассоциация между Мининым и Гарибальди могла появиться в сознании цензоров или министра.

Основная проблема с объяснением Ревякина и других исследователей состоит не в том, что в пьесе Островского они находят демократизм, а в том, что они не объясняют, что имеется в виду под этим словом. Политического демократизма — в смысле призывов к демократии как к форме правления — у Островского, конечно, нет. Более того, сам драматург очень сардонически о нем отзывался в недатированном письме Аполлону Григорьеву, ссылаясь на полное несоответствие такой концепции историческим источникам:

Неуспех «Минина» я предвидел и не боялся этого: теперь овладело всеми вечевое бешенство, и в Минине хотят видеть демагога. Этого ничего не было, и лгать я не согласен. Подняло Россию в то время не земство, а боязнь костела, и Минин видел в земстве не цель, а средство. Он собирал деньги на великое дело, как собирают их на церковное строение. Если Минин — демагог, так демагог и Михаил Романов, который после обращался к земщине за теми же нуждами и в тех же самых словах. Нашим критикам подавай бунтующую земщину; да что же делать, коли негде взять? Теоретикам можно раздувать идейки и врать: у них нет конкретной поверки; а художникам нельзя: перед ними — образы (Островский, т. 11, с. 165).

Если же говорить о демократизме как об интересе к простонародью, то цензоры эпохи реформ далеко не всегда относились к нему негативно (см., например, предыдущие две главы).

В этой главе мы рассмотрим причины цензурного запрета, наложенного на пьесу Островского. В первом разделе мы продемонстрируем, что уже в николаевскую эпоху образ Минина часто связывался с вниманием к региональному многообразию империи и к сложной проблеме взаимодействия этих регионов с центром. Второй раздел будет посвящен тому, как в обстановке реформ эти вопросы оказались еще более злободневными и — на взгляд цензоров — опасными. Именно они,