Здесь встали.

Трэйт дал команду младшим дационам, и те разбежались по своим полусотням, чтобы готовить бойцов к атаке.

Еще накануне, до выступления на Руций было решено разделить весь отряд на две части.

Первую и наиболее боеспособную часть составляли консидории – опытные рубаки, которые должны были обеспечить внезапному нападению должный напор, гарантируя уничтожение максимального количества бойцов противника в первые же минуты боя.

Сейчас эти люди мрачно и сосредоточенно облачались в полный доспех, дополняя кирасу глухими или открытыми шлемами, шипастыми панцирными наколенниками и кольчужными накидками, надевая на кисти латные рукавицы, а на предплечьях закрепляя щиты. Поскольку латы были дуэльными и изготовливались индивидуально, то почти все бойцы оказались разряженными вразнобой– двух одинаковых доспехов было не сыскать.

Чуть большее единообразие наблюдалось среди второй партии – кадетов. В Школе они тренировались без индивидуального защитного вооружения, поскольку настоящие панцири и шлемы до окончания обучения для них никто не делал, так что сейчас на большинстве не было ничего, кроме простейшего тренировочного нагрудника, защищавшего лишь грудь и правое плечо.

Отдельную категорию бойцов составили боссонцы Бранда – все как на подбор здоровенные детины с луками-юми почти в полтора раза выше человеческого роста. Переход был излишне долгим, рассвет стремительно приближался и времени на обходной маневр для распределения атакующих отрядов вдоль защитного периметра лагеря у Трэйта уже не оставалось. Да и не получилось бы так, подумал Гордиан, поскольку наспех собранное воинство старшего дациона действовало слишком несогласованно и совершенно не было приучено маневрировать на поле боя.

Нонсенс, но несмотря на великолепное качество почти каждого бойца в отдельности, как единое подразделение они представляли собой довольно несуразную картину. А проще говоря – стадо. Так что прими Трэйт неверное решение и отдай приказ на окружение лагеря, их, вероятно, рассекретили бы еще до того, как отряды повстанцев заняли места для атаки. В этом случае шансов выстоять против более многочисленного и более организованного в военном отношении и технически лучше вооруженного врага у сервов не было.

Оставалось направить атакующих на главные ворота крепости и попытаться влить в них максимальное количество бойцов до того, как солдаты гарнизона проснутся, похватают оружие и построятся в линию для отражения ночного налета мушкетным огнем. Поэтому не мудрствуя лукаво Трэйт бросил в эту точку полусотню лучших рубак во главе все с тем же Люксом Дакером, а затем, выждав условленное время, быстрым и по возможности бесшумным шагом послал туда же остальные колонны.

Дакер не подкачал. С парой бойцов он лично и совершенно бесшумно, несмотря на доспехи, просочился в крепость через невысокую стену, лихо порубал нескольких сонных часовых, весьма халатно охранявших главный вход в лагерь, и открыл ворота. Пять десятков отборных мечников тут же ворвались в Руций, чтобы обеспечить плацдарм. А за ними, топая закованными в железо сапогами и поневоле бряцая на бегу тяжелым вооружением, к воротам устремились десять сотен вооруженных до зубов кадетов и консидориев – тысяча мечей!

Шум, поднятый Дакером при уничтожении часового наряда и открывании ворот, не мог не привлечь внимания других дозорных. Однако в пограничных гарнизонах служили не лучшие вояки, да и нападений на армейские склады Королевства не случалось уже более тридцати лет, минувших с последней колониальной войны. Так что отреагировали они на вполне однозначный лязг железа, глухие удары от падения тел и топот множества ног с тупостью забиваемого скота – то есть с искренним удивлением и слишком медленно.

Поэтому, когда в дальних казармах только-только поднимались по тревоге солдаты, нетвердыми спросонья руками нащупывая портки, в казармах ближних уже царила смерть. Трэйт нисколько не преувеличивал, когда описывал возможности хорошо подготовленных мечников в плотной толпе поддавшихся панике людей – на каждый барак с полусотней солдат и старшин хватило едва ли по десятку его воинов. Как ангелы смерти, проносились они сквозь заполненные мечущимися телами строения, оставляя за собой горы трупов и потоки крови.

«Умиротворение – так кажется говорил нам Сабин в Лавзее, – вспомнил Гордиан. – Эти люди стоят между вами и вашей свободой! И если сегодня не мы – то завтра они умоются нашей кровью. Так принесите им мир!»

И они приносили.

Гор ворвался в лагерь со второй волной нападавших в составе своей полусотни. Кем бы он ни был для дела восстания и как бы ни зависела от него дальнейшая судьба всего предприятия (ведь только он был способен снять ошейники с оставшихся в Северном Боссоне без малого двадцати миллионов рабов), сегодня это не имело значения! Ведь рядом с ним рубились сам Трэйт и старик Рихмендер и даже похожий на сморщенную от голода жабу таргитарий Вордрик, размахивая своей седой бородой и боевой секирой.

Сегодня действительно должно было решиться все! Если не удастся нынешняя атака, завтра в Лавзею, в Орму, в Кидону, да куда угодно, где бы они ни укрылись, придут солдаты. Для не имеющих мушкетов и пороха рабов это – смерть и конец всему.

Поэтому сегодня – рубка, как в последний раз. И Гор рубился, точнее – рубил.

От души и с оттягом. Вволю!

В каком-то странном бреду Гор отчетливо понимал – то, что он делает и чувствует, противоестественно и его природе, и его сознанию. Никогда ранее он не убивал с таким чувством внутреннего удовлетворения, никогда ранее он не бросался в сечу с таким яростным бездумным напором.

Одно дело – сражаться в тренировочном бою. Там царствуют гордыня, бравада, определенное количество расчета и острое, подчас захватывающее все существо желание победить, доказать самому себе, что ты – лучше. Так он сражался в клубе демиургов в почти забытом Ордалангамзаде в Тринадцатимирье.

Другое – драка за «приз». Это твой «шательен» выигрывает солиды. А твоя ставка в этом деле – жизнь! Каждый удар противника может оказаться последним. Адреналин перехлестывает через край, подсознательный страх борется с желанием жить. И только разум, перебарывая страх, загоняя его в самые дальние уголки сознания, заставляет тебя двигаться дальше, просчитывая финты врага, нападая и отражая атаки. Так он сражался в Бронвене, доказывая свое мастерство трупами поверженных претендентов!

Но сейчас – происходило совершенно иное.

Нет страха, нет боли, нет воли к победе, нет мастерства, нет гордости и нет мыслей. – только ненависть. Ярость! В этот момент ни он, ни окружавшие его товарищи действительно не боялись ничего! Ни пули в лицо, ни лезвия в сердце – ничто не способно было остановить их в этом вихре бешенства и стали! И лишь невыносимое наслаждение, захватывающее каждый раз, когда клинок погружался в тело очередного противника, оставалось единственным чувством, заставлявшим трепетать естество и захваченный кровавым танцем рассудок.

То было подлинное безумие!

Мясорубка между тем продлилась недолго. Менее чем за полчаса короткий ряд казарм и административных построек, составлявших центр укрепленного лагеря, оказался «прочесан». Нескольким отрядам кадетов, выставленных в арьергард атакующей волны, осталось лишь еще раз все проверить, добивая раненых, собирая пленных и вычищая из осиротевших зданий все, что могло оказаться ценным и нужным.