— Понимаю ваше разочарование. Вы хотели погибнуть за Рейх? Здесь у вас тоже будет такая возможность.

— То есть они в нас будут стрелять, а мы в них нет?

— Ты абсолютно верно изложил суть дела, камерад. В противном случае мне бы не понадобились лучшие из лучших. Но я могу вас утешить, ребята. В случае успеха награды вас ожидают вполне боевые, потому что противник у нас очень серьезный. Впрочем, для начала мы должны его отыскать. Прошу высказывать предложения по этому поводу!

— Можно? — поднял руку низкорослый крепыш с блинообразным лицом и рассеченным поперек носом и, получив разрешение, сказал: — Мне бы на след встать. Ну, где их в последний раз видели, значит. Оттуда по ниточке размотаю.

— Уверен?

— Я двадцать лет егерем, командир. Сызмальства в лесу. Нюх у меня собачий.

— Принято! Значит, так… Вот примерно тут, — Рудольф показал на карте, — километрах в пяти отсюда они вчера без единого выстрела перебили конный разъезд. — Он обвел взглядом своих солдат и добавил значительно: — Одного вовсе нашли с перегрызенным горлом.

Ранним утром третьего дня осени по проселочной дороге из Ягдхауса в поселок Миттель Хольцек бодрым шагом шел человек средних лет, одетый по-охотничьи, однако без ружья. На широком добродушном лице его было написано наслаждение — каждым глотком воздуха, холодного и терпкого, как недопитый с вечера чай, каждой ноткой лесной симфонии — от монотонного гобоя беспечной кукушки до заполошных флейт улетающих журавлей, каждым всполохом брильянтовой росы, каждым бликом на упругих лезвиях травы… Примерно такие метафоры теснились в голове у главного лесничего Роминтенского заповедника Вальтера Фреверта,{60} вполне отражая его беззаветную влюбленность во вверенное ему чудо природы. Услыхав за спиной глухой перестук копыт, Фреверт оглянулся на ходу — его нагоняла телега, влекомая флегматичной кобылой, которой правил один из подчиненных ему егерей. Рядом с возницей на козлах сидел сын егеря — долговязый парнишка лет четырнадцати.

— Погодка-то, герр оберфорстмайстер! — В знак приветствия егерь приподнял зеленую форменную фуражку.

— Да уж, Отто, погодка изумительная, — охотно согласился начальник, приложив пальцы к шляпе с зимородковым крылышком за кантом. — Да у нас тут плохой ведь и не бывает, верно?

— Ваша правда, герр оберфорстмайстер! Присаживайтесь, герр оберфорстмайстер, что сапоги-то стаптывать! Пауль, освободи место герру оберфо…

— Да перестаньте вы ломать язык, Отто! — засмеялся главный лесничий. — Герр Фреверт звучит ничуть не хуже и короче втрое. А пройтись пешком по такой красоте — что может быть лучше? — Однако на козлы сел, не забыв поблагодарить юношу, переместившегося в кузов.

— Еду вот чинить кормушки на южный рубеж, — решил отчитаться Отто, хотя никто его ни о чем не спрашивал. — Кажется, лето еще, а ведь глазом моргнуть не успеем — и зима настанет.

— Верно. — Фреверт был решительно не расположен говорить о делах в такое чудесное утро. — Как дела, Пауль? Нашел Короля-оленя?

— Ох, герр обер… Фреверт, — с укоризной в голосе произнес Отто, — вы все шутите, а он ведь все за чистую монету принимает! Мечты у него, видите ли! Того и гляди свихнется. Вот и вчера прибежал весь в мыле, кричал про какую-то девку голую в реке…

— Не голую, а обнаженную… — буркнул Пауль.

— Как ни назови, а одетой она от того не станет.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи, что ты там видел! — заинтересованно повернулся к парню романтически настроенный лесничий.

Пауль замялся:

— Все одно вы не поверите, герр Фреверт. Никто мне не верит.

— Ты меня обижаешь, Пауль! Разве я — это все? Выкладывай свою историю!

— Ну. Значит, вот. Вчера. Ближе к вечеру. Собираю грибы за Черной речкой. Подошел к берегу. И вижу. Золотая дева. Купается.

— Золотая?

— Ага. Так и сияет. Чисто нимфа с картинки… — Речь юноши постепенно делалась все более плавной. — Потом из воды вышла. Ничего красивее в жизни не видал. Я только удивился, что волосы у нее короткие.

— И что же дальше?

— Она на камень встала ко мне лицом, руки на голову положила и запела, а голос серебряный, чудный.

— Сама, стало быть, золотая, а голос серебряный? И что же она пела?

— Да она, понятное дело, не по-нашему, не по-человечески пела! Но так красиво! Стал я ближе подбираться, чтобы лучше ее рассмотреть…

— Тьфу, похабник! — Отто в сердцах огрел кнутом ни в чем не повинную кобылу.

Фреверт положил ему руку на плечо.

— …чтобы рассмотреть, — упрямо повторил Пауль. — Встал за деревом, метрах в пяти от нее, а оно меня вдруг схватило и приподняло!

— Что схватило?

— Ну, дерево это! Оно не дерево оказалось, а чудище лесное! — выпалил парень.

— О господи! — простонал егерь.

— Погодите, Отто! А как оно выглядело, это чудище? Может, это медведь был?

— Не, не медведь. Что я, медведя от дерева не отличу? — возмутился Пауль.

— Ну, со страху мало ли что покажется.

— Да откуда у нас тут медведи, если их давным-давно извели всех? Да еще в два метра ростом! И вообще. Медведь мохнатый, а это все было в листиках и веточках. И с глазами. Подняло меня в воздух и говорит…

— Говорит?

— Ну да. Говорит: нехорошо, мол, подглядывать. Потом на землю опустило и такой подзатыльник отвесило, что у меня до самого дома в голове звенело. Правда, я очень быстро добежал.

— А на каком языке оно тебе это сказало?

— По-немецки, ясное дело. Я других-то не знаю. Но так сказало… не как мы говорим. Вот. Корзинку я потерял.

— Мне все ясно! — торжественно заявил Фреверт. — Тебе несказанно повезло, парень! Ты ведь саму хозяйку леса видел. Фею Роминте. Мне вот не довелось пока.

— А дерево?

— А дерево — это лесовик. Он ее от чужих глаз охраняет. Где, ты говоришь, все это случилось?

— У излучины. Ну, возле гнилых мостков, там еще голубики много, знаете?

— Знаю. Надо бы туда наведаться, вдруг и мне тоже посчастливится?

— Эх, герр оберфорстмайстер! — заворчал Отто. — Совсем вы мне мальца испортите!

— Ничего-то вы не понимаете, герр ягермайстер! — весело воскликнул Фреверт, соскакивая с телеги. — У вашего сына прекрасное поэтическое воображение! Ну, дальше мне с вами не по пути. Всего хорошего! — И бесшумно исчез в зарослях ежевики, словно сам был сказочным лесовиком.

— Поэтическое… — бормотал Отто в усы, погоняя лошадь. — Ничего, пойдешь в армию, там из тебя эту дурь-то быстро повыбьют. Ишь ты. Воображение у него…

— Алло?