Вот чем так привлекает наших современников волоцкий игумен, вот почему они сделали его своим знаменем: преп. Иосиф позволял себе то, что наши новоявленные Раскольниковы, решившие для себя, что они «право имеют», не в состоянии себе позволить, но о чем страстно мечтают: жечь и вешать нечестивцев и прочих социальных негодяев. Кого считать негодяем, кого нечестивцем, кому кровушку пускать эти «истинно православные люди» вроде Андрея Щеглова, разумеется, решат без посторонней помощи. Но ясно, что в эту незавидную категорию попадут очень и очень многие.

Вот почему у этой публики так популярен Иван Грозный. Неспособность безнаказанно вершить насилие собственными руками по собственному усмотрению замещается поклонением тем фигурам, которые превратили террор в составную часть своей политики. При этом негативные оценки царствования Грозного квалифицируются как происки ненавистников России. Автор этих строк, позволивший себе критически отнестись к Ивану IV и его поместной реформе, заслужил следующую аттестацию со стороны «некоего» Е. Холмогорова: «До анекдотической степени эта тенденция доведена в “популярной” книге некоего М. Зарезина “Последние Рюриковичи и закат Московской Руси”… воспроизводя версию о поместном землевладении как о причине кризиса, автор далее снабжает читателя обильным “угощением” надерганным из все того же Флетчера: русский царь — “рабоцарь”, окружают его “холопы”».

Вот уж действительно анекдот так анекдот: характеристика «рабоцарь» относится не к Ивану Грозному, а к Борису Годунову, и принадлежит она не англичанину Джильсу Флетчеру, а русскому дьяку Ивану Тимофееву, ссылка на которого содержится непосредственно в тексте. (Дабы не быть голословным, прибегнем к самоцитированию: «Годунов же, по гениальному определению того же Ивана Тимофеева, “рабоцарь”…») После подобного ляпсуса уже не удивляешься следующему пассажу Е. Холмогорова: «Главными героями русской истории оказываются у автора… еретики-жидовствующие, которых автор обильно восхваляет, зачем-то приправляя эти восхваления цитатами из раввина Штайнзальца…» Надо ли говорить, что автор ни скудно, ни обильно не «восхваляет» еретиков, да и А. Штейнзальца цитирует один раз, безотносительно темы жидовствующих, когда речь заходит о мистическом направлении в каббале — кому как не раввину выступать здесь экспертом.

Разумеется, Е. Холмогоров рассматривает жидовствующих под конспирологическим углом зрения: «Сегодня мы с большой уверенностью можем говорить о существовании тесного еретического сообщества вокруг Ивана III, пытавшегося определять княжескую политику и прежде всего — судьбу династии. Разгром этой придворной группы привел и к расправе над виднейшими еретиками, включая невестку царя Елену Волошанку и знаменитого дипломата Феодора Курицына». Уверенность — прекрасное качество, но хорошо бы знать, например, откуда автор почерпнул сенсационные сведения о «расправе» над Курицыным.

* * *

К сожалению, такой подход характерен для многих, исповедующих так называемый «православный», или «патриотический», подход к истории. Кавычки в данном случае необходимы, так как история, как и истина, не имеет партийной или мировоззренческой принадлежности. Более того, там, где начинается партийность, проходит грань, за которой невозможны ни осмысление истории, ни поиск истины.

Для тех, кто все же склонен рассматривать события нашего прошлого под определенным идеологическим градусом, я бы посоветовал поразмышлять над следующими вопросами: а был ли Иосиф Волоцкий патриотом? В 1480 году, когда Федор Курицын и другие соратники Ивана III, делали все возможное, чтобы отодвинуть нависшую над Русью смертельную опасность совместного выступления Орды, Литвы и внутренней оппозиции, Иосиф Санин перешел в стан тех, кто лелеял планы, поставившие под угрозу будущее страны.

Был ли волоцкий игумен государственником? Он принялся воспевать красоту и мощь верховной власти после того, как монастырь перешел под великокняжеский патронат. До этого события он оплакивал горькую участь удельных князей, величал Ивана III Каином и темпераментно утверждал верховенство церкви над светским правлением. Иосифа нельзя назвать консерватором, поскольку бурное развитие поминальной практики и как следствие рост монастырских вотчин, им столь ревностно защищаемый, невозможно вывести из русской традиции. Явление это порождено в первую очередь эсхатологическими настроениями той поры, которым ловко воспользовались предприимчивые коммерсанты из монашеской братии.

Любостяжателей также нельзя назвать ортодоксами. Они с необычайной для православных иерархов легкостью сходились с прямыми врагами православия — униатами и представителями погрязшей к тому времени во всевозможных грехах католической церкви. В этом смысле любостяжателей с полным основанием можно назвать предтечами современного экуменизма. Гонителей еретиков нельзя рассматривать и в качестве охранителей, ревнителей православия, тем более — фанатичных защитников веры. Геннадий и Иосиф гневно обличали звездозаконие и чародейство Схарии, но оставались совершенно равнодушны к звездозаконию и чародейству их компаньона Николы Булева.

Автор «Просветителя» не заслуживает и ироничного прозвища «начетчик», поскольку «творчески перерабатывал» в нужном ему духе и страницы Св. Писания и агиографические сюжеты. Иосифляне призывали к расправе над теми, кто подвергал сомнению церковные догматы или даже отрицал их, но с не меньшим остервенением они сотворили судилище над Максимом Греком. Горячего и искреннего поборника православия любостяжатели обвинили в том, в чем прежде обвиняли жидовствующих: «сеюща и распространяюща жидовская и еллинская учения и арианская и македонская и прочая пагубныя ереси». Но единожды солгавший, кто тебе поверит?

Взгляды и методы иосифлян продиктованы не искренним убеждением, не оскорбленным религиозным чувством, ни душевной болью, а конъюнктурой, вполне мирскими по сути своей соображениями. Для Иосифа и его учеников заповеди и каноны — всего лишь повод нанести удар по противнику. Неприятие роста монастырских богатств еретиками и заволжцами заставляло любостяжателей с одинаковой враждебностью относиться к тем и другим. Ненависть Иосифа к митрополиту Зосиме («сатанин сосуд и дияволов») также объясняется вовсе не мнимым обращением последнего в иудаизм. А. Ю. Григоренко, проанализировав рукопись, принадлежащую митрополиту Зосиме, пришел к выводу, что суть полемики между митрополитом Зосимой и Иосифом Волоцким определялась все тем же: их различным отношением к церковному и монастырскому имуществу.

Развернутое иосифлянами наступление на жидовствующих имело двоякую цель — дискредитировать ближайшее окружение Ивана III, прежде всего в глазах государя, и подготовить почву для обвинения в ереси заволжцев. Таким образом они рассчитывали сорвать наступление на монастырское и церковное имущество, мероприятия, направленные на разрушение системы поминальной практики, выведя из игры наиболее опасных противников. И это им удалось вовсе не потому, что они, как выражается А. И. Алексеев, «более остро были готовы отреагировать на духовные потребности общества и выработать наиболее приемлемую форму их удовлетворения». Просто Иосиф и его последователи оказались более агрессивными, последовательными, организованными и беспринципными в политической — в первую очередь — борьбе, нежели их оппоненты.