– Милая моя! И неудивительно! Есть ли такая девочка, что от рук хозяйского сынка ушла? Если есть хоть одна в мире, то вот эта будет вторая!

– К тому же девочка-то видная, синеглазая!

– Невесть какой подарок…

– Но суть-то в том, что от этого, наверное, и слегла мать Али!

Тут раздался голос еще одной посетительницы мечети, которую вывели из себя эти речи:

– Да воззрит Аллах на вас, женщины! Вы ведь в мечеть пришли – так молились бы! Немного уважайте присутствующих, прекратите этот вздор… Дервиш Мустафа правильно говорит: для женщин нужно специальные кофейни открывать, иначе они в дом Божий всякий вздор несут…

– Ладно– ладно! Еще дервишем слабоумным будете попрекать…

* * *

От мужчин тоже не ускользали эти толки да разговоры. Кто-то верил всему, кто-то доискаться до истины хотел – больше, впрочем, из чистого любопытства… Как, например, Дарьяни, который спрашивал у Нани:

– Что скажешь, Нани? Как твое здоровье и как хозяйкино?.. Говорят, слегла она?..

Нани в разговор с ним не вступала, называла лишь нужные товары, которые он один за другим подавал ей. Упаковывая черный перец, он опять сделал заход:

– Но болезнь-то у нее какая? Не очень чтобы… того?..

Нани упорно молчала, чем сильно обидела бакалейщика.

– Я ведь не из праздного любопытства! – ворчал он ей вслед. – Задеть не хотел. Да поможет Аллах всем страждущим…

* * *

Мусе-мяснику тоже не давала покоя мысль, почему слегла невестка Хадж-Фаттаха, и не в любопытстве тут было дело. Он думал о том, чем мог бы конкретно помочь этому семейству, которому чувствовал себя обязанным. Сестра Мусы что-то ему говорила насчет матушки Али, но как-то малопонятно: Искандер за мясом не раз заходил, но из него слово клещами не вытащить. Наконец, Мусе пришло в голову порасспросить самого Али, который каждый день, возвращаясь из школы, проходил мимо крытого рынка Ислами и лавки Мусы.

И вот, сообразив об этом, Муса тут же начал выглядывать из своей лавки и высчитывать, когда же у школьников звонок на обеденный перерыв. После этого звонка мальчишки неслись по домам, обедали, а потом возвращались в школу на вторую часть занятий. И вот Муса стал внимательно вглядываться в их лица: все прошли, но Али не было. Потом настала очередь звонка в школе «Иран» для девочек: он был на четверть часа, позже чем у мальчиков.

И потянулись девочки по домам: в одиночку, парочками и группками. Последней появилась группка из пяти девочек, которых Муса часто здесь видел: они покупали что-нибудь или просто крутились возле лавок – все торговцы их узнавали. Но вот и они ушли, и Муса спросил сам себя: «Где же внук Фаттаха? Неужели он так медленно тащится, что от самых лентяев и лентяек отстал? Или сегодня в школу вообще не ходил, или обедает в школе…»

И тут Муса увидел Али. Через плечо у него висел маленький девчачий портфель, в руках Али держал книги. Он как раз рассчитался за что-то в бакалейной лавке и тут тоже увидел Мусу.

– Как здоровье господина Фаттаха-младшего?

– Спасибо, господин Муса! – Али заулыбался. – Все хорошо, как у вас?

Муса провел правой рукой по своему окровавленному фартуку, вытирая ее.

– Вашими молитвами!

Али переминался, словно спешил, но Муса не отпускал его:

– Кстати, Али, дорогой! Может, это и нескромно, но как здоровье хозяюшки твоей?

Али сначала уставился на него, потом с хитрой улыбкой ответил:

– Тысячу раз спасибо за интерес, хозяюшка в полнейшем порядке!

– Да ну? – удивился Муса. – А слышно было – слегла она…

– Нет-нет, в полном порядке, как огурчик! Да вон она стоит! У выхода с рынка…

И Али отправился к этому самому выходу, удивленный Муса даже немного следом за ним прошел. И увидел эту самую «хозяюшку», но не хозяйку дома, а девочку, которая приходила звать Али домой в тот вечер, когда они здесь ели свеклу…

И вот Али подошел к ней и с учтивым поклоном протянул купленные конфеты. Девочка приподняла обеими ручками подол юбки и сделала книксен, а потом сказала Али:

– Благодарю! Но это не вполне прилично для девочки – кушать сладости на улице…

– Как удобнее вашей милости, так и поступайте, – сказал Али, а она попыталась снять свой портфель с его плеча, да так неловко, что Али чуть не оступился.

– Опа! Вы меня, кажется, хотите в канаву сбросить?!

Муса тихонько рассмеялся и, почесывая в затылке, вернулся к своей мясной лавке. Бакалейщик, сидевший, развалившись, за своим прилавком, прокомментировал:

– Смотри, мясник! Вот они, дети нынешней эпохи!

– Да, в наше время такого не бывало…

Бакалейщик, несколько раз помянув Аллаха, похлопал по коленке.

– Страсть этого парня сильно прихватила, – сказал он. – Каждый день ведь это повторяется. Приходит сюда и берет пачками конфеты, козинаки, помадку, воду абрикосовую, да еще так шикует: сдачи, мол, не надо…

Муса тяжело вздохнул и невольно вспомнил прошлое, сказав бакалейщику:

– Что-то есть в нем от покойного отца: душа нараспашку. Да помилует его Аллах. Впрочем, и сам Хадж-Фаттах денег не считает: приходят, уходят… Но эта история его с девочкой – это нечто…

– Да какое там нечто, мясник?! О чем ты говоришь?! У парня гон любовный, как у самцов, у бычков по весне!

Муса рассмеялся, а бакалейщик, наоборот, заговорил еще серьезнее:

– А что, юноши – те же самцы. Как моча в голову вдарит, так словно пьяные верблюды в страсти, удержу им нет. Пока не узнает женщину, да не рассмотрит, да не попробует на вкус… Нескоро еще поймет, что ничего в них такого уж нет… Потом-то успокоится… Лекарство есть одно от этого, у меня где-то был рецепт: там и камфара, и цветки определенные, и высушенный бараний сычуг, и еще что-то, – но лучше всего помогает сама женщина! Это лекарство, впрочем, для взрослых, а тут… Окрутила девчонка парня, ничего не скажешь!

И Муса задумался. Замолчал и бакалейщик…

* * *

Вечером, продав последнюю порцию мяса, Муса запер лавку и отправился в поварню Исмаила-усача. По вечерам над входом в свое заведение Исмик-усач вешал зеленый фонарь, который не снимал до последнего посетителя. Вот и сегодня фонарь горел – видимо, только что вывешен. Частенько прямо сюда шел Муса-мясник после работы, а нередко шел сюда не сразу, а завернув вначале в квартал Авляд-джан, к Ицхаку-еврею, и прихватив у него две пузатые бутылочки виноградной водки – для себя и для Исмика-усача. В таких случаях Исмик снимал свой зеленый фонарь и закрывал все ставни заведения, отправив по домам помощников. И они садились с Мусой друг против друга, перед каждым, кроме бутылки, еще и блюдо с потрохами, рубцом, сычугом, и большой стакан лимонного сока…