И вот Муса открыл дверь и вошел в поварню Исмаила. Тот, увидев его, подмигнул и дал знак подойти, а потом сказал негромко:

– Сегодня фонарь зеленый горит, Муса, лавка не запирается. Ицхак-хан сегодня вечером сюда не придет…

Муса пригляделся к посетителям. В глубине лавки какой-то старик сидел спиной к нему, а рядом с ним еще двое – Мирза с фабрики Фаттаха и Мешхеди Рахман. Тот как раз встал и подошел к Исмаилу:

– Хозяин просит еще порцию рубца!

Исмик-усач вытер руки и сам подошел к Хадж-Фаттаху – а это был он.

– Простите меня, господин, но рубца нет сегодня! Не отварен. Могу взамен предложить хорошей светлой печенки…

– А рубца хорошего нет, говоришь?

– Нет, господин! Виноват я, простите великодушно! А вот, кстати, – нашелся Исмаил, – вот виновник того, что сегодня нет рубца!

Фаттах, рассмеявшись, повернулся и взглянул на Мусу, который стоял с озадаченной миной.

– Итак, что скажешь, Муса? – спросил его Фаттах. – Иди-ка садись с нами!

Муса поздоровался:

– Да не оскудеет рука ваша, уважаемый Хадж-Фаттах! Мы слуги ваши, живем вашими милостями…

– Садись, не ломайся! Или мы тебе должны что-то, прогневали тебя чем?

– Что вы, Хадж-Фаттах! О чем вы говорите? Все наши блага от вас, на те деньги, что от вас получили, и в половину мы мясом не рассчитались…

– Деньги – благословение Аллаха… Мешхеди! – Фаттах обратился к Рахману. – Принеси-ка Мусе еды, возьми у Исмаила…

Мешхеди Рахман принес Мусе немного потрохов и мяса. Тот стеснительно начал есть, взял небольшой кусочек.

– Ешь живее, не сиди! – воскликнул Фаттах. – А то и у нас аппетит пропадет.

Муса рассмеялся:

– Подвел я вас, хозяин…

– С рубцом-то? Да уж, не говори… Еще как подвел. Мы рассчитывали, а ты пожадничал…

– Хадж-Фаттах, извините, конечно, но все-таки это не мои собственные внутренности. Тут виноваты, скорее, овцы, бараны, бычки с телятами – они пожадничали! А мне-то не жалко!

Исмик-усач подмазал свои усы маслом и пошутил:

– Коли так, давай раздевайся, Муса, мы твои потроха вырежем и съедим!

Муса оглянулся на него:

– Хорошо, но тогда и твои тоже, в тебе весу побольше будет, чем во мне!

Все захохотали, а Мешхеди Рахман даже несколько раз хлопнул Мусу по спине:

– Вот, правильно! Осадил ты его правильно, остроумно…

Фаттах, посмеиваясь, продолжал свой ужин. Муса постепенно разговорился:

– Кстати, Хадж-Фаттах! Не сочтите за невежливость, но я очень уж беспокоюсь. Сегодня у вашего внука спрашивал, но он ответа не дал. Как здоровье вашей невестки?

Фаттах вздохнул:

– Что сказать? Хандрит она. Никаких особых хворей у нее нет, но душа неспокойна. Так Али ничего не сказал?

– Нет, хозяин! Но так ответил мне, что, можно сказать, в лужу меня посадил.

– Что еще он выдумал?

Муса, рассмеявшись, поведал Хадж-Фаттаху о том, как вместо ответа о хозяйке дома Али ответил ему о «молодой хозяюшке». Фаттах с горечью улыбнулся:

– Вот эта самая хозяюшка молодая и есть причина, по которой хозяйка дома слегла в хандре.

– Да что вы? – Муса наконец начал все понимать. – Я уже давно подозревал, что здесь что-то…

Муса попытался вспомнить слова бакалейщика:

– Уважаемый Хадж-Фаттах! Я думаю, здесь дело в том, что здоровый юноша достиг зрелости. Он прямо так и пышет весь страстью, как на току, как животные в пору гона.

Фаттах остро взглянул на Мусу, и тот осекся, однако потом продолжил:

– Разрешите слово сказать, хозяин! Али-джан – парень здоровый и чистый, но он не видел и не знает ничего женского. Если ему открыть глаза на это дело, у него желание-то и пропадет. Поймет он, что ничего особенного в женщинах нет.

Фаттах с сожалением покачал головой:

– Ты, Муса, до такой степени привык к быкам да телятам, к баранам и овцам, что человеческое вообще забыл. Все тебе сердце, да печень, да грудка с шейкой, да жареные бараньи яйца… А дело-то не в том! Не сводится к этому жизнь.

Муса кивнул:

– Конечно, вы лучше знаете, хозяин, но, если бы разрешили, я бы поговорил с Али и всю проблему бы ему растолковал, прямо на пальцах.

– А тут на пальцах-то не растолкуешь – проблема нешуточная! Ты не о желудке с нижними органами тут думай, а о мозге скорее! Все не так, как ты представляешь. Все куда благороднее, пойми, дорогой!

– Не сомневаюсь, хозяин, что вы лучше знаете, – гнул свое Муса. – А все-таки разрешите поговорить мне с ним! Уверен, что сам он желание потеряет. Инша Аллах, и хозяюшке лучше станет!

Фаттах рассмеялся:

– Которой хозяюшке, Муса? Хозяйке дома или юной хозяйке?

И Муса рассмеялся:

– Я же говорю, мальчик здоровый и чистый, хозяин. Просто в крови его чернота бродит…

* * *

Прямо с утра следующего дня Муса бросил свои мясницкие дела. Вместо торговли он напряженно думал о том, как бы ему доставить удовлетворение Али Фаттаху, чтобы мальчик отвернулся от этой синеглазой и чтобы в семью Фаттахов вернулось спокойствие. И чтобы хозяйка дома перестала хандрить. В конце концов, должен он был отработать свой долг перед этой семьей! Но, что ни задумывал, все казалось ему бессмысленным. То ли с Искандером, то ли с Каримом поговорить, а может, с самой девочкой? То ли самому Али как-то растолковать, что женщины все одинаковые? На что сделать ставку – на разговор, на тех же женщин или на лекарство, которое советовал бакалейщик? Бакалейщик правильно углядел суть дела… «Юноши – те же самцы. Как моча в голову вдарит, так словно пьяные верблюды в страсти, удержу им нет. Пока не узнает женщину, да не рассмотрит, да не попробует на вкус… Нескоро еще поймет, что ничего в них такого уж нет… Потом-то успокоится…»

Муса пришел к выводу, что нужно, действительно, позволить Али насытиться женщиной, чтобы он почувствовал вкус и понял бы, что нет в них ничего особенного… Но дальше мысль у Мусы не двигалась. «Сам жизнь гнилую прожил и парнишке несчастному сводничаю?..» Он продолжал перебирать варианты. «Как помочь Али с этим делом? В это ведь уперлось… Хадж-Фаттах – человек мечети, он ничего не должен знать. И никто ни о чем не должен знать. Честь парня ронять нельзя».

Наконец Мусу осенило: Мухаммад-сводник! Вот кто мастер этого дела! Кличку эту не зря ему дали, и сам он не обижался, что его так кличут. «…Напрасно некоторые ругают это занятие, – так разглагольствовал, бывало, Мухаммад. – Нечего тут злословить: мы Божьих заповедей не нарушаем! Я горжусь своим делом: оно людские проблемы снимает. Дело Аллахово! Никакого тут ни разврата, ни обмана. Даже наоборот, если бы нас, сводников, не было, тогда бы разврат с обманом цвели. И в Книге сказано: одиночество… одиночество “ан аль-фахшá ва аль-мункáр!”[78]Благодаря нам двое страждущих соединяются, два одиночества встречаются, и ни разврату, ни запретному нет больше места. То есть мы доброе дело делаем. Когда я, правда, совершал паломничество, там, помнится, коллеги-сводники сами же и ругали свое ремесло, но это для отвода глаз. Да и давно уже это было…»