На Лешеке была легкая рубаха с закатанными рукавами. Он прошел мимо Асмарова с Бринкманом на расстоянии около десяти метров и обернулся. Коротко кивнул Михаилу, улыбнулся Альберту. Он сиял, как будто достиг чего-то важного. Душевного покоя, например.

Гектор тем временем удалился.

Внезапно Лешек и Соня оказались перед Асмаровым и его юным подопечным. Альберт не заметил, как они подошли. В глазах Ализаде стояли слезы, Смялы выглядел бледно.

– Пойдемте с нами, – сказали эти двое.

Михаила с Альбертом потащили к припаркованному в западной части площади автофургону. Юношу в кресле вкатили внутрь по пандусу. Все произошло очень быстро.

Вскоре автофургон мчался по городским улицам.

– Это то, что я думаю? – Михаил повернулся к Соне и Лешеку.

– А что ты думаешь? – спросил в свою очередь Альберт.

– Тебя обменяли, – ответил русский.

Опять. Бринкман понял… И в то же время он не понимал ничего.

Ализаде оглянулась и взяла его за руку. Она выглядела подавленной, и по ее щекам катились слезы.

– Ты не должен чувствовать себя виноватым, Альберт, – сказала она. – Теперь ты свободен… от всего.

Но это было не так, молодой человек чувствовал вину. Уговоры и уверения не могли здесь ничего изменить.

* * *

Гектор следовал инструкциям и шел через площадь, когда вдруг увидел Альберта Бринкмана в инвалидном кресле. Пройдя еще несколько шагов, он оглянулся – Соня и Лешек разговаривали с Михаилом и Альбертом. Усилием воли Гусман подавил нахлынувшее чувство оставленности. Он собрался с мыслями и зашагал дальше.

Ему навстречу двигалась группа из восьми мужчин. Не говоря ни слова, они взяли Гектора в кольцо, а потом посадили в один из трех припаркованных у края площади автомобилей.

Караван тронулся. В окне замелькали придорожные деревья. Как получилось, что Гектор не замечал их раньше? Они росли в городе повсюду, образовывали аллеи. Не высокие, не низкие – просто зеленые. Стояли здесь, жили своей жизнью… А теперь они будто кланялись Гусману на прощание.

Четверть часа спустя машина остановилась возле большой желтой виллы, окруженной белой каменной стеной. Разъехались черные ворота, колеса зашуршали по гравию. Потом машина остановилась.

Светило солнце, щебетали птицы. Гектора проводили в дом. В прихожей его встретили двое мрачных мужчин, которые повели его по лестнице. На одной из ступенек он споткнулся. Один из мужчин подхватил его.

Потом Гусман оказался в спальне с дорогой двухспальной кроватью под балдахином и с картинами на стенах. Полиэтиленовая пленка на полу плохо вписывалась в эту обстановку. Дверь закрылась, щелкнул замок. Гектор остался один.

В помещении царил полумрак. Гардины были задернуты, и все освещение составляли два вмонтированных в потолок круглых светильника. Пленник увидел две камеры. Одна стояла в углу на штативе – горящая красная лампочка указывала на то, что камера включена. Вторая была вмонтирована в стену справа от Гектора. Конечно, на самом деле их было больше. А Ральф Ханке сидел сейчас где-нибудь перед экраном в ожидании телешоу. Но Гусмана это почему-то не заботило.

Внезапно его поразило чувство одиночества. Сердце забилось, отчаяние взяло за горло холодной рукой. Куда он попал и зачем он здесь?

Гектор огляделся. Сам не зная, зачем, он приблизился к картине за стеклом и вгляделся в свое отражение. Контуры его были нечеткими, едва различимыми. Гусман придвинул лицо к стеклу и провел рукой по щеке, по линии носа. Он не привык высматривать в своей внешности достоинства и недостатки, всегда принимая себя таким, каков есть… Четко очерченный подбородок, изящно изогнутые губы… «Лук Амура» – так называла эту форму мама.

Но тут боль подступила снова. Дыхание стало прерывистым и тяжелым. Гектору показалось, что на стекле мелькнуло лицо Лотара… А потом пошли другие – те, кто был убит или покалечен им или по его вине. Они приходили и уходили. А потом за его спиной открылась дверь.

Вошедший встал сзади. Лица его Гусман не видел. Потом снова послышались шаги. Пленник не оборачивался. В нос ударил запах дешевого лосьона после бритья. Гектора охватил страх – неконтролируемый, механический. Его ноги едва не подкосились. Ему захотелось кричать – только чтобы остановить все это… Или хотя бы выкричать из себя все свои чувства, весь страх.

Легкий щелчок у левого виска – и в голове словно что-то загорелось. Боль стрелой пронзила все тело. А потом – внезапное ощущение свободы и яркий всепоглощающий свет… Время и пространство перестали существовать, боль обратилась в тепло – мягкое, обволакивающее, как летний дождь. Сердце перестало биться.

Гектор все еще был в спальне, но где-то наверху, в то время как его тело лежало на полиэтиленовой пленке. Стрелявшие подняли автоматы, и он увидел их черные дула. При этом и люди, и автоматы, и все, что стояло в спальне, виделось ему чем-то ненастоящим, почти прозрачным. Всего этого как будто не было…

Ничего не было, кроме вечности.

За панорамным окном сгущались сумерки. София провожала глазами идущий на посадку самолет.

Звонил Михаил. Сообщил, что Альберт возвращается домой и что с ним всё в порядке.

– Гектор занял его место, – объяснил Асмаров.

Софии потребовалось несколько секунд, чтобы это осознать.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– То, что сказал. Он отправился к Ханке вместо Альберта.

Это было слишком невероятно.

– Я остаюсь здесь, – решила Бринкман.

Михаил пожелал ей удачи и положил трубку.

Вот шасси коснулись взлетно-посадочной полосы. София направилась через зал к терминалам. Она боролась с переполнявшей ее радостью, не хотела давать волю чувствам, прежде чем увидит сына, коснется его рукой.

Двери терминала открывались и закрывались. Бизнесмены, одинокие молодые люди, семьи с детьми… Мимо Бринкман прошла пожилая пара. Медсестра отвернулась, будучи не в силах следить за людским потоком. Одни высматривали кого-то в толпе встречающих, другие, не оборачиваясь, шли дальше.

Наконец появился он – выехал в инвалидном кресле в зал прибытия. София увидела его раньше, чем он ее, и все не решалась подойти, словно не верила своим глазам. Она пыталась угадать его настроение. Альберт мало изменился с тех пор, как они расстались в Праге, разве что выглядел подавленным. Взгляд его напряженно скользил по залу, будто высматривал опасность. Или выслеживал кого-то.

Увидев Софию, он попытался улыбнуться – получилось плохо.

Потом они долго обнимались. Наконец юноша отстранился от матери.

– Ну хватит, – улыбнулся он. – А где остальные?

Но женщина продолжала гладить его по лбу и по волосам, не желая жертвовать и малой толикой своего счастья. И в то же время замечала, что чем меньше у нее остается оснований для беспокойства, тем больше она нервничает. Словно сама не может справиться с собственной свободой. София не знала, что ей с собой делать. Как остановиться, как убрать наконец руки с головы сына.