— Скажем так, один офицер хотел бы предложить вам кое-какие вещи, но самому ему несколько неудобно…

— Господин Линдфорс настолько застенчив? — проявил осведомленность портной.

— Вы себе не представляете как!

— Ну что же, — пошевелил губами портной, — я был бы рад помочь вашему командиру, но только вы все-таки ошиблись. Старый Кац не занимается скупкой, попробуйте обратиться к господину Шнеерзону…

— Это вы про вашего зятя, которому принадлежит только половина его походного борделя? Что-то мне подсказывает, что у него может не хватить денег, и он прибежит к вам.

— Откуда вы знаете? — широко распахнул глаза старик.

— Я же не спрашиваю, как вы узнали о том, кто послал меня?

— А еще говорят, что это евреи отвечают вопросом на вопрос.

— Абрам Осипович, простите, мы будем и дальше соревноваться в остроумии или таки займемся делом?

— Ну что же, пойдемте, покажите, что у вас есть.

Зайдя в фургон, Дмитрий вытащил из-за пазухи замызганный платок и, развернув его, аккуратно разложил поверх содержимое. Глаза Каца сверкнули и он стал поочередно перебирать лежащие перед ним предметы.

— Занятные вещицы, — задумчиво протянул он. — И сколько господин Линдфорс хочет за них?

— Триста рублей.

— Вы с ума сошли! Да тут едва ли будет на сотню!

— Вот эти золотые часы, — спокойно отвечал ему Будищев, по очереди приподнимая предметы, — стоят, по меньшей мере, полтораста. Серебряный портсигар с золотыми вензелем и монограммой — восемьдесят. В заколке для галстука самый настоящий бриллиант, причем не маленький, ну, и остальное тоже чего-то стоит. Триста рублей — это очень скромная оценка, Абрам Осипович.

— Вот только не говорите мне, что это фамильные вещи Линдфорсов. Вряд ли у их деда — генерала на портсигаре могла быть арабская вязь.

— А почему нет? Старик, где только не воевал!

— Ну, хорошо, только из уважения к деду, двести рублей!

— Что-то вы не слишком уважаете его превосходительство.

— А что делать? Я ведь не Грегер, и даже не Горвиц с Коганом[71]… я всего лишь Кац!

— Двести восемьдесят.

— Простите, молодой человек, а господин подпоручик точно знает, что вы продаете эти вещи?

— Абрам Осипович, мне показалось, или вы меня только что обвинили в воровстве?

— Простите, я не так выразился. Господину подпоручику вообще известно, что у него есть такие вещи? Двести рублей.

— Двести пятьдесят.

— Только из уважения к роду Линдфорсов, — вздохнул Кац, — у ведь меня бабушка из Курляндии. Двести двадцать пять!

— Ваша бабушка гордилась бы своим внуком! Черт с вами, давайте.

— Вот, извольте, — засуетился портной и принялся отчитывать деньги. — С вами приятно иметь дело, молодой человек. Если у вас еще будет поручение такого рода от господина подпоручика, не стесняйтесь.

— Всенепременно.

— Кстати, — спросил еврей, убирая покупки с глаз, — а почему же вы все-таки не пришли к моему зятю. Уж пара-тройка сотен у него бы нашлась…

— По трем причинам, Абрам Осипович.

— Очень интересно! И по каким же?

— Ну, во-первых, ваш зять непременно попробовал бы подсунуть мне для оплаты одну из своих девочек, а я так давно не видел женщин, что мог сдуру согласиться.

— Занятно, а другие две?

— Во-вторых, тут же все на виду. Сами посудите, нижний чин, зашедший к портному это одно дело, а вот в офицерский бордель, совсем другое!

— А вы весьма предусмотрительный молодой человек. Это очень похвально!

— Спасибо. Всего доброго.

— До свиданья, хотя постойте, вы же не сказали мне о третьей причине!

— Видите ли, любезнейший Абрам Осипович, дело в том, что братья Линдфорс вчера были в заведении вашего зятя и изрядно там задолжали. Всего вам доброго!

— Вот шлимазл![72] — неизвестно к кому обращаясь, сокрушенно вздохнул Кац и покачал головой.

Покинув портного, Дмитрий в приподнятом настроении отправился в лазарет. Хотя он прекрасно понимал, что маркитант заплатил ему едва ли треть от настоящей цены трофеев, однако, придерживался мысли, что лучше синица в руке, чем утка под кроватью. В самом деле, если начальство каким-либо образом нашло бы у него эти ценности, да еще в таком количестве, то избежать обвинения в мародерстве и последующих арестантских рот вряд ли получилось, а деньги… деньги не пахнут.

— Здорово, Северьян! — поприветствовал он Галеева, которого, собственно, и пришел проведать.

Ранен унтер был довольно легко — пуля пробила руку навылет, не задев кость, а потому избежал отправки в госпиталь, получая необходимое лечение на месте. В общем, он уже выздоравливал, а потому готовился к возвращению в часть. В смысле, с озабоченным лицом рассматривал свои сапоги. Некогда щеголеватая форменная обувь пребывала ныне в жалком состоянии. Голенища обтрепались, каблуки стёрлись, а носки хотя и не просили еще каши, но были довольно близки к этому. Видимо поэтому он не услышал, как подошел Будищев и потому вздрогнул, когда тот обратился к нему:

— Здорово, Северьян! Чего ты на чеботы так смотришь, будто тебе их подменили, пока спал?

— Тьфу ты, напугал проклятый, — добродушно усмехнулся тот. — Откуда тебя черти принесли?

— Да так, шел мимо, дай, думаю, зайду.

— Проведать?

— Типа того, — улыбнулся Дмитрий и, вынув из-за пазухи кисет, протянул его старшему товарищу. — На-ка вот держи.

— Ишь ты, табак, — удивился, принюхавшись, Галеев, — ты же вроде не куришь?

— Для хороших людей держим, — пожал плечами Будищев.

— Вот за это спасибо! А то мы тут с табачком бедствуем… духмяный то какой…

— Ну, дык, фирма веников не вяжет, а если вяжет то фирменные, не "Родопи", конечно, но табачок — первый сорт!

— Хороший ты парень, Митька, — крутнул головой унтер, — еще бы говорил по-человечески, цены бы тебе не было. Как там в роте дела?

— Да как, — пожал плечами парень, — пока ты в лазарете балду гоняешь, взвод Митрофанов принял, а отделенным Хитров стал.