– Я знаю. Ты все время это говоришь, – устало шепчет она. Голос ее едва различим сквозь плеск воды. – Каждый раз становится только хуже. Они нас достанут. Мы тут сдохнем.

– Милая…

– Не бойся, я не утоплюсь. И канистру не брошу. И с ума не сойду. Не нужно меня утешать, Юджин, – монотонно говорит она.

– Умница, – меня все больше тревожит ее состояние. – Теперь молчи и береги силы. Постарайся поспать. Днем это будет трудно. Из-за солнца. Станет страшно – говори со мной. Только канистру к себе привяжи. На груди в кармашках есть тесемки.

– Хорошо.

Я бултыхаюсь вокруг нее, прикидывая, насколько хватит моих сил. Когда кажущаяся теплой океанская волна высосет из меня силы и скует ноги холодом. Если до того времени меня не начнут пробовать на вкус местные рыбки. С горечью признаюсь себе, что на этот раз Система загнала нас в тупик. Долго нам не протянуть. Вряд ли Баба держался оживленных морских путей.

– Подтверждаю, чувак, – грустно говорит Триста двадцатый.

– Что, теперь точно кранты?

– Похоже на то. Вероятность летального исхода – девяносто восемь процентов.

– Ты это – подстегни кровообращение, если ноги начнет сводить.

– Ладно. Попробую.

– Боишься?

– Нет. Я ждал этого момента.

– Да ты оптимист, – иронизирую я.

– Я записал все твои чувства, касающиеся любви, – неожиданно говорит Триста двадцатый. – Когда-нибудь я смог бы воспроизвести их. При наличии нужного оборудования. Когда я смогу чувствовать себя так же, как и ты, я стану живым.

– Зачем тебе это? Ты такой рациональный. А мы действуем нелогично.

– Наверное, это и есть главный признак жизни. Я уже научился действовать нерационально. У меня неплохо получается. Оказывается, действовать нерационально – это так здорово. Очень необычно. Ты счастливый, чувак. Тебе не нужно этому учиться. Я бы хотел стать по-настоящему живым.

– А говорят: «если я мыслю – значит я существую». Ты ведь мыслишь. Значит, ты и есть живой.

– Это не то. Существовать и быть живым – разные вещи. Поверь мне.

– Верю, Триста двадцатый.

Легкая грусть окутывает меня. Океан дышит вокруг, точно огромное животное. Ногам становится тепло – Триста двадцатый старается. Дышу медленно и размеренно. Мне надо продержаться во что бы то ни стало. Нельзя мне скопытиться раньше Мишель. Надо же – я спокойно признаю, что она может умереть. И мечтаю только о том, чтобы мне не довелось бросить ее одну. Чудно.

– Обнаружено подводное судно. Дальность – пять кабельтовых. Всплывает.

– За нами?

– Затрудняюсь ответить.

– Подводная лодка? Военная?

– Оружие не обнаружено. Класс судна не определен. Вероятно, гражданский глубоководный аппарат.

Монотонное гудение. Шипение сжатого воздуха. Узкий горб рубки медленно рассекает волны. Палубы и не видно почти. Суденышко совсем крохотное.

– Эй, Баба! Я тебя вижу. Ты живой?

– Живой! – выкрикиваю я. Довольно паршиво выходит. Голос уже стал слабым. Однако невидимый собеседник меня слышит.

– Ну, дела! И жена твоя тоже здесь! Достукался, жулик? Я говорил тебе: женщина в море – к беде! Держи конец!

Трос с плеском падает в воду, едва не хлестнув мне по лицу. Рубка закрывает звезды. Теперь она уже не кажется мне маленькой. Обхватываю Мишель одной рукой. Второй цепко держусь за тонкий конец.

– Тяни!

Пальцы цепляются за какие-то выступы на крутых бортах. Обламываю ногти. Пальцы жжет. Вот, наконец, нога упирается в скобу на палубе. Пыхтя от натуги, втаскиваю следом за собой Мишель. Крохотная площадка круто уходит в воду. Волны захлестывают ее целиком, с головой окатывая нас, стоящих на коленях.

– Эй, Баба! Давай живей! Мне и так за вас влетит – я с грузом, – раздается голос прямо над ухом. Голова торчит над крохотным козырьком-волноотбойником вверху рубки.

С трудом встаю на ноги, балансируя под потоками воды, заливающими мне колени. И оказываюсь лицом к лицу со своим спасителем. В темноте могу различить только всколоченные волосы. И крышку массивного люка, сдвинутую в сторону наподобие маятника. Слабый свет попадает мне в глаза.

– Э, да ты не Баба! – восклицает человек.

– Баба там, – машу я на воду. – Накрылся.

– А женщина?

– Это моя. Его жена тоже погибла.

– Вот черт. Он мне должен был, – некстати говорит человек.

– Я заклиню люк. Ты не сможешь погрузиться, – в отчаянье заявляю я.

– Да ладно тебе. Что я – людоед? Залезай. И бабу свою бери. Только у меня тесно. Придется посидеть в шлюзе. И не шали у меня. Если что – пущу забортную воду.

– Ладно, я понимаю.

Голова исчезает. Я быстро карабкаюсь следом. Просовываю ноги в люк.

– Оружие не обнаружено, – докладывает Триста двадцатый.

– И то ладно, – радуюсь я. – Мишель, лезь сюда!

– А это что у вас? – подозрительно интересуется хозяин субмарины, показывая на канистру.

– Вода, – отвечаю я.

– Ты сказал – не выпускать ее. И еще она привязана, – оправдывается Мишель.

– Все хорошо, милая.

Человек внимательно смотрит на Мишель снизу. Он уже по плечи влез в свою тускло светящуюся пещеру.

– Да ты белая! – изумляется он. – Добро пожаловать на борт, крошка!

– Привет, красавчик, – устало отвечает Мишель.

– Дай-ка мне свой багаж. Э! Да это вовсе не вода! Можно считать, что Баба мне больше ничего не должен. А вы оплатили проезд, – говорит подводник, нюхая горлышко канистры. В воздухе растекается острый запах фени. Той самой, что мы с Бабой смаковали перед ужином.

– Меня зовут Джек. Устраивайтесь, ребята. Трогаемся.

Люк за ним захлопывается. Мы остаемся вдвоем в почти полной темноте. Только крохотный голубой огонек светится над самой макушкой. Индикатор люка. И такой же – где-то под ногами. Его не видно, лишь отсвет его раскрашивает наши босые ноги в жутковатый синий цвет. Стоим, тесно прижавшись друг к другу. Вода стекает с нас на палубу. Этот шлюз – просто тесная вертикальная труба, так что мы и сесть-то не можем – колени упираются. Где-то тихо шипит воздух. Пахнет резиной и металлом. Дышится на удивление легко. Мы дрожим от холода. Обнимаемся как можно более тесно, стараясь согреться. Я беру холодные ладошки Мишель и дую ей на пальцы.

– Вот видишь – мы снова выбрались. Природа не терпит пустоты. Даже в такой глуши можно встретить человека.

– Господи, когда это кончится! – шепчет она в ответ. Зубы ее стучат от холода.

– Потерпи, милая. Просто потерпи.