Летчики привозили десятки вмятин на корпусе, но в жизненно важных точках пробоин даже двадцатимиллиметровыми снарядами не было. А вот ответный огонь кассетными бомбами выкашивал подразделения десятками человек.

Хуже всего приходилось польским уланам, которые, напоровшись на плотный пушечно-пулеметный огонь из дотов и дзотов и отсеченные полевой артиллерией, иногда выбивались до последнего человека.

Самыми умными оказались румыны, которые, посмотрев на потери войск Польши, Прибалтики и Финляндии, отказались от активных боевых действий и предпочли вообще прикинуться ветошью, дабы не отсвечивать.

Потеряв в приграничных боях несколько дивизий, армия Польши продвинулась всего на пятнадцать-двадцать километров, заплатив за эту прогулку тридцатью тысячами жизней.

Послезнание о том, что ключ к победе на земле – победа в воздухе, было правильно воспринято руководством страны, и истребительные полки быстро и эффективно чистили небо для работы бомбардировщиков и штурмовиков, которые потом устраивали геноцид армии вторжения.

Сержант Соколов приземлился на мягкую песчаную землю Эстонии, упал на бок и в перекате погасил купол парашюта. Затем приподнялся на одно колено, огляделся. Ноябрьская ночь была темной – хоть глаз коли! – а очки ночного видения им не выдали. Стальной Кир еще на Хасане все просто и доходчиво объяснил: техника очень тонкая, чувствительная и, главное, особо секретная, а потому десантируется во вторую очередь, в специальных, мягких контейнерах, под ответственность лучших из лучших спецназовцев. Так что первая волна идет как есть, ориентируясь только по тому, что видит своими собственными глазами, слышит своими собственными ушами и обоняет своими собственными носами.

Вот кстати: кажись, сбоку навозом потянуло. Ага, это знай-понимай – буденновский подарок приземляется. Ну, так и есть: ухнули чокнутыми филинами тормозные пиропатроны, а опытное ухо Соколова еще расслышало хруст графитовых амортизаторов. Значит, во-о-он там приземлились четвероногие десантеры – лошадки якутской породы, которые по дикой, но неожиданно гениальной идее маршала Первой Конной теперь входят в состав бригады спецназа.

Глеб поднялся и потрусил к приземлившемуся десантному модулю на четверых. На ходу он вынул из-под лохматого комбинезона «бесшумку» – «пистолет малошумный образца 1937 г.», ибо как учит нас, спецназовцев-диверсантов, партия, товарищ Сталин и лично Стальной Кир: «Случаи бывают разные, но в любом случае спецназовец есть тактическая единица сам по себе!»

Так и есть: «конюшня» приземлилась. Вообще-то, за именование «Модуля парашютно-десантного, крупногабаритного МДК-1» – «конюшней» можно и наряд схлопотать. Если ты – в учебке, мирная обстановка и политрук на твою голову рядом оказался. Но здесь и сейчас – плевать Соколов хотел на эти условности. «Конюшня» – она «конюшня» и есть! И, кстати, кажется, успешно приземлившаяся. Лошадки от боли не вопят, значит – все в порядке…

– Глебка, ты, что ли?

В ночной тишине шепот был подобен удару грома, но Соколов и ухом не повел. А чего дергаться, если это голос задушевного дружка отделенного командира Лехи Доморацкого.

– Я что ли. Давай, человек-гора, помоги конюшню открыть.

Доморацкий встал во весь свой немалый рост, отчего сделался похож на медведя-шатуна. Сходство усиливалось комбинезоном, который в темноте смотрелся точно медвежья шкура. Он подошел к десантному модулю, без видимых усилий провернул стопорный рычаг и откинул дверь-аппарель. Затем нырнул внутрь «конюшни» и принялся снимать крепления и выводить лошадей наружу.

Соколов на всякий случай передвинул вперед ножны с «кинжалом десантным, специальным» – длинным, хищным, вороненым клинком. Если кто из лошадей повредил ноги – придется здесь же и добить. Правда, обычно спецназ использовал для этого ПМ-37, но патроны могут пригодиться и для чего другого, а ножом бить Глеб умел. Сам Стальной Кир однажды похвалил, а это вам не хрен с апельсинами…

Все четыре коняги оказались живы и здоровы. Пока Соколов успокаивал обалдевших, как и всегда после приземления, лошадей, Алексей легко вытащил из модуля восьмидесятидвухмиллиметровый миномет и нырнул обратно, за боекомплектом.

– Эй, ребята? Вы здесь?

С этими словами из кустов орешника выбрался Геллерман – третий друг неразлучной компании. Он внимательно осмотрел лошадей, вздохнул и принялся аккуратно приторачивать к вьючному седлу миномет. Тем временем Соколов и Доморацкий быстро обыскали окрестности и, обнаружив своего командира роты капитана Лесного, доложились ему. Остальная рота бодро собиралась на условный сигнал – уханье совы. Лесной осмотрел бойцов, велел Геллерману попрыгать – не стучит ли амуниция, не гремит ли оружие? – и, убедившись, что все нормально, отправил троицу передовым дозором.

Минут через двадцать разведчики вышли к большому хутору. Доморацкий показал рукой: идем, мол, в обход, но Соколов энергично мотнул головой.

– Брать будем, – прошипел он. – Проверим, вдруг телефон есть, или еще что?

Три темные размытые тени метнулись к ограде, взвизгнула собака, так и не успевшая гавкнуть, – огромный Доморацкий стукнул пса рукоятью ножа, и тот молча растянулся на присыпанной первым снежком земле.

От лихого удара ногой дверь треснула и развалилась на две части. Геллерман и Доморацкий влетели в большую комнату и замерли, напряженно всматриваясь в темноту. Единственный прибор ночного видения, выданный дозору, был у Соколова, а тот не догадался передать его товарищам. Впрочем, темнота недолго была помехой: Глеб, сообразивший, что Моисей и Алексей оказались в кромешной тьме, просто обежал дом вокруг, на ходу распахивая ставни.

В неверном свете луны спецназовцы разглядели большую кровать, накрытую периной, на которой кто-то судорожно ворочался.

– Тере[172], – почти ласково пробасил Доморацкий. – Подъем, однако.

– Тоуста йа энд риидессе! – приказал Геллерман, эстонский словарь которого был значительно обширнее. – Кеситси кинни педада[173], падлы!

Одновременно с его словами Алексей отступил чуть назад, прижался спиной к стене и включил маленький электрический фонарик. Резкий и мощный голубоватый луч света выхватил насмерть перепуганного мужчину лет пятидесяти и встрепанную женщину, куда как моложе своего супруга. Это зрелище взбесило Доморацкого, который провел детство в деревне у деда, и не понаслышке знавшего, кто такие кулаки. Зло ощерившись, он поинтересовался, указывая стволом на женщину:

– Почем брал? Поди, пудов пятьдесят хлеба потянула?

– Таа, – закивал головой эстонец, путаясь в штанинах. – И еще тфе коровы ее от-те-ец отдаваай…

Он, наверное, так и не понял, за что огромный и страшный советский ударил его рукоятью пистолета в ухо. Алексей бил вполсилы, но эстонскому кулаку и этого хватило «за глаза», и он рухнул на пол с пробитой головой.