— С-совсем.

— Ладно. А скажите, когда-нибудь вы выпивали вместе? Здесь, в кабинете? — Каляев посмотрел на Волина, на Леву, снова на Волина, словно не знал, как реагировать, и ждал подсказки. Тайного знака. — Ну же, Сергей Сергеевич. Может быть, после работы, расслабиться, по рюмочке, а?

— Было. Раз или два. Я точно н-не помню.

— И что же? Не случалось, что вы брали лишку-то «на грудь»? — Каляев вдруг покраснел. — Сергей Сергеевич, не надо ничего скрывать. Со всеми может случиться.

— Один раз. Засиделись. А закуски тут… сами видите, — толстяк смутился еще больше. — Ну я и уснул. От усталости, должно быть.

— Понятно, — Волин и Лева переглянулись. В этот момент в дверь постучали. — Входите. Дверь приоткрылась, в кабинет заглянул молоденький лейтенант.

— А где Виктор Павлович? — растерялся он.

— Пилюгин-то? Беседует с подозреваемым, — ответил Волин. — Что у тебя?

— Так… э… — лейтенант растерялся, заморгал часто.

— Давай, рассказывай. Дело официально все еще веду я, — подбодрил его Волин.

— Тут сотрудница одна. Говорит, она узнала голос на записи.

— Пригласи ее. Лейтенант обернулся, четким гранитным тоном «пригласил»:

— Заходите, гражданочка. «Гражданочка» оказалась миниатюрной женщиной лет сорока. Она остановилась на пороге, замявшись, поглядывая на усиленно потеющего Каляева.

— Заходите, — Волин указал на кресло. — Присаживайтесь.

— Спасибо, — голос у женщины оказался необычным, высоким, мальчишеским.

— Лейтенант, приведите двух понятых, — попросил Лева. — И доставьте сюда диктофон.

— А диктофон со мной, — лейтенант отдал крохотный магнитофончик Леве. — Понятых я сейчас приведу. Лейтенант выскочил в коридор, затопотал каблуками по линолеуму. В тишине его шаги прозвучали как пулеметная очередь. А уже через минуту в директорский кабинет вошли двое понятых: парень и девушка.

— Проходите, товарищи, не стесняйтесь, — Волин быстро заполнял бланк протокола. — Много времени это не займет. А вы, лейтенант, пока сделайте вот что: опросите сотрудников. Возможно, кто-то захочет что-нибудь нам рассказать. Ну там, слышали шум, может быть, крики, шаги. Этих проводите сюда. У остальных перепишите паспортные данные и отпустите. Всех, кроме Рибанэ. С ней я хочу еще побеседовать.

— Так точно, — лейтенант козырнул и выскочил за дверь.

— Как вас зовут? — Волин посмотрел на женщину-подростка. Та назвала имя, фамилию, отчество. — Обязан предупредить вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний.

— Да-да, я знаю, — кивнула женщина.

— Вот и отлично. Теперь, пожалуйста, ответьте на несколько моих вопросов.

— Конечно, спрашивайте.

— Послушайте внимательно запись. — Волин подал знак Леве, тот нажал клавишу воспроизведения. В комнате возник томный женский голос. Каляев не соврал. Если бы Волин не знал, что пленку записывал посторонний, убийца, он бы легко ошибся. Лева остановил магнитофон. — Эта пленка была оставлена убийцей на месте происшествия. Скажите, вы узнали голос, записанный на кассете?

— Да, узнала.

— Чей это голос?

— Моей сменщицы.

— Понятые, вам хорошо слышно? — Те закивали дружно. — Назовите имя и фамилию сменщицы, пожалуйста.

— Ее зовут Алла. Фамилия — Ладожская. Только она, по-моему, сейчас болеет. В дверь снова постучали, и давешний лейтенант, просунув голову в щель, бодро доложил:

— Товарищ следователь, все сделано. Паспортные данные переписываются. Свидетелей не нашлось.

— Я так и думал.

— Только что звонили с Петровки, просили передать товарищу капитану или вам: по данной ориентировке на Курском вокзале задержан… — он заглянул в бумажку. — Владимир Андреевич… то ли Баев, то ли Беев. Я толком не расслышал.

— Баев, — кивнул Волин. — Отлично, отлично. Перезвони им, скажи, пусть попробуют снять с него показания, выяснить, почему он пытался сбежать. А то ведь оправится после задержания — замолчит, как партизан.

— Хорошо, товарищ следователь. Сейчас перезвоню.

— А Рибанэ привел? Ободренный было лейтенант снова смутился:

— Никак нет.

— Почему?

— Так нету ее, товарищ следователь. И никто не видел. Волин почувствовал, как у него противно зазвенело в ушах.

* * *

Пилюгин вошел в кабинет, плотно прикрыл за собой дверь. Миша сидел в кресле и играл цепочкой от наручников. На ногах вместо туфель — казенные резиновые сапоги. Хмель давно уже слетел, и теперь был он напряженным и злым. Пилюгин закурил, прошелся по комнате. Миша поднял на него взгляд, раздраженно спросил:

— Ну и?.. Что ты мне хочешь сказать?

— Пять убийств, — вздохнул Пилюгин, останавливаясь и поворачиваясь к Мише. — Три доказать вряд ли удастся, но по сегодняшним двум вопросов у суда не возникнет. Кровь на туфле, а здесь и вовсе взяли с поличным.

— Какая кровь? — изумился Миша. — Где «здесь»?

— Кровь убитого телохранителя, — буднично пояснил Пилюгин.

— Там в двери уплотнитель плохой. Под днище кровь начала подтекать. Ты, когда закрывал дверцы, наступил. Туфлю уже увезли на экспертизу. А если в машине еще и «пальцы» твои найдут, считай, что «пятнашка» обеспечена.

— Конечно, найдут, — заскрипел зубами Миша. — Я же в этой машине за последние несколько дней пару раз сидел. Разговаривали мы, дела обсуждали.

— С Лерой же и того лучше вышло. Взяли тебя, когда ты из ее кабинета выходил. Так что, по совокупности, «вышак» тебе ломится. Но, может, заменят пожизненным.

— Я не выходил из кабинета, — повысил голос Миша. — Не выходил я! Наоборот, хотел войти, но не успел! Это же Маринкин кабинет! Ваши головорезы навалились. Скотье. Руки чуть не сломали. Пилюгин подумал, стряхнул пепел на пол, сказал негромко:

— Насчет головорезов — это ты прокурору на процессе расскажешь. А мне тут не надо песни петь.

— И в машине я не сидел. Просто заметил ее на углу, подошел, постучал. Никто не открыл. Вот и все. Откуда мне было знать, что там кровь чья-то на асфальте?

— Да, это верно. Откуда тебе было знать? — Пилюгин мрачно усмехнулся. — Что делать-то будем, «Боря»?

— Какой я тебе, на хрен, Боря? — вскинулся было Миша, но тут же сообразил: этот человек — его последний шанс на спасение. Не стоит орать на свой шанс. Шанс может и обидеться. — Слушай, Витя, помоги мне отсюда выбраться. «Полтинник» твой.

— Нет, Миш, — они очень быстро перешли на «ты». — Этого сделать я не могу. Даже за такие деньги. Чего не могу, того не могу.

— А за «стольник»?

— Нет, Миша. И не проси. Что угодно, только не это.