небольшой мешок, поставил его на землю и развязал тесемки, явив взорам сыпучее содержимое. Это была известь, та самая, которую я уже видела, – из ракушек. Зачерпнув из мешка кружкой, Сони подал ее Квошу, и тот рассыпал известь по всей поверхности жидкости в низком чане. Затем он, Сони, Того и Индеец Питер заняли места по сторонам чана и снова взялись взбалтывать воду.

Эсси, Мэри-Энн, Старая Бетти – мать Квоша – стояли рядом со мной. Даже дети уже проснулись и прибежали посмотреть на чудо. Они как будто знали, что здесь должно свершиться волшебство, и не хотели пропустить такое событие.

Первые лучи солнца упали на поверхность раствора, и я с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться от восторга и удивления. Пена кружилась на поверхности, как сказочный кружевной цветок. Она была глубокого синего цвета, отливающего пурпуром. По мере взбалтывания жидкость становилась все гуще, словно вода выдавливала из себя синеву – пигмент индиго был слишком плотным, чтобы опуститься на дно. Вода будто бы хотела отделиться от него и вернуться к изначальному состоянию, стать тем, чем она была до того, как ее заставили поучаствовать в создании индиго.

Дальше сдерживаться было бесполезно – я уже улыбалась вовсю. Дети вокруг кричали и хлопали в ладоши. Я подошла к чану и опустила палец в синюю пену, а когда вынула его на свет, он был словно покрыт краской!

Посреди всеобщего веселья я поймала взгляд Квоша и смело провела синим пальцем по обеим щекам. Квош изумленно округлил глаза, а потом расхохотался, запрокинув голову.

Дети, увидев, что я сделала, радостно завизжали и последовали моему примеру, хотя на черной коже темно-синие полосы были не так хорошо видны.

– Леди индиго! Леди индиго! – запел Лиль-Гулла и пустился в пляс вокруг меня. К нему тотчас присоединились остальные ребятишки, а я смеялась и хлопала в ладоши в такт их песне.

Когда неистовое веселье закончилось и осталось чувство удовлетворения, смешанное с изнеможением, я помогла Кво-шу и Сони собрать пигмент на плоский поднос для просушки. Как только индиго высохнет, мы порежем его на бруски.

Мэри-Энн и Сара тем временем принесли ворох тряпок и опустили их в темно-зеленую воду в чане – проверить, не осталось ли в ней красителя.

Когда они достали тряпки, те были зелеными, но прямо у нас на глазах, едва оказавшись на утреннем воздухе, начали синеть.

Воистину, это была какая-то удивительная алхимия!

Я обернулась, окинула взором буйные заросли индигоферы, по которым гнал волну утренний бриз с Уаппу-Крик, и в очередной раз подивилась тому, как могло кому-то прийти в голову в давние времена, что великолепный цвет индиго может таиться в листьях такого незамысловатого растения. И подумать только – я ведь могла сдаться на полпути…

Потом я взглянула вверх, в лазурное небо, и вдаль, на залив, укутанный утренним туманом.

– Спасибо, Бен, – прошептала я. И увидела Квоша. Шагнула к нему, коснулась предплечья и произнесла громко: – Спасибо, Квош.

Он не отдернул руку.

– Спасибо, миз Элиза, – произнес он и кивнул – склонил голову один раз.

Весь пигмент, который нам удалось получить, уместился на паре подносов. Я прикинула, что по весу его там фунтов на шесть, и постаралась разрезать на бруски по одному фунту.

Цвет брусков был темный, насыщенный, богатый – чистейшее индиго. Я ни секунды не сомневалась, что у нас все получилось. Но вот так ли наш товар хорош, как французский? Был только один способ это проверить.

Я собиралась послать образец в лондонский торговый дом, где знатоки сравнят его с французским индиго.

Не так давно я легко согласилась покинуть Южную Каролину, как только за нами приедет мой брат Джордж, и вдруг это согласие превратилось для меня в нож острый.

Негры пели. У меня щипало глаза от слез. Я впитывала всеми фибрами души их мелодичные голоса, и постепенно меня охватывало ликование.

Сегодня все мы были свидетелями и созидателями чуда.

Этот удивительный опыт объединил нас всех навсегда. Моя радость – их радость. Мой успех принадлежит им.

Эпилог

1744 год

Мой брат Джордж мерил шагами кабинет в особняке на плантации Уаппу, расхаживая туда-обратно перед походным столом. Со спины Джордж казался точной копией отца – те же рост и фигура, такие же густые блестящие волосы, – но всякий раз, когда он поворачивался ко мне лицом и я видела гладкую молодую кожу, иллюзия рассеивалась.

– Приказчика, который займется делами здесь, в Уаппу, уже нашли, – говорил мне Джордж. – Так что дальше тянуть со сборами нет смысла, да и время поджимает. Нам нужно будет оплатить место на корабле не позднее, чем в мае.

Я рассеянно покивала, соглашаясь со сроками. Погода в мае вполне благоприятна для путешествий – будут дуть теплые ветра, а до сезона атлантических штормов еще очень далеко. Сидела я в тот момент в кресле с широким, загнутым по краям подголовником, которое обычно занимал Квош во время наших с ним уроков. Джордж, до того как вскочил и принялся расхаживать по кабинету, восседал за папенькиным столом, на том месте, которое последние пять лет принадлежало мне.

Отчего так вышло, что я вдруг очутилась по другую сторону стола и вынуждена слушать, как человек, похожий на моего отца, решает нашу судьбу? Мою судьбу.

Мне предстояло покинуть нежно любимую мною Южную Каролину, к которой я прикипела душой, и расстаться с дорогими друзьями. К их сонму я причисляла Квоша и Того, хоть и не могла сказать об этом вслух, а также Чарльза Пинкни – по нему я буду скучать более всего.

В январе, приехав в Чарльз-Таун встречать Джорджа, мы узнали о смерти миссис Пинкни. Все понимали, что такой исход был неизбежен, но это не умалило моего потрясения от услышанного, а при виде бледного, призрачного лица мистера Пинкни на похоронах его супруги, скорбь моя лишь усилилась.

Брат задавал вопросы о наших счетах, о том, по каким из них нужно расплатиться в первую очередь перед отъездом, и был весьма впечатлен – мне показалось, даже разочарован, – что долгов у нас не так уж и много. Я слушала его и отвечала, хотя сама в это время вспоминала, как долго мы еще беседовали с миссис Пинкни в последний раз, после того как она попросила меня прочитать мои собственные письма, после того как дыхание ее мужа, лежавшего на канапе, замедлилось и выровнялось – он снова заснул, перестав притворяться спящим и подслушивать нас.

Небо за окном отцовского кабинета