Я прошла под золоченой люстрой и ступила в парадную гостиную.

– Папа? Мама?

Тишина.

Я вздохнула, лавируя среди белой мебели, над которой так тряслась моя мать, не позволяя никому рассиживаться на этих безупречных диванах. Я заглянула в столовую и другую гостиную. Убедившись, что никого нет ни в кабинете отца, ни на кухне, я поднялась по лестнице.

Мои шаги тоже были беззвучны.

На втором этаже я прошла в самый конец коридора, к последней двери и толкнула ее.

Это была моя спальня – ключевое слово была.

– Боже правый, – прошептала я.

От меня здесь ничего не осталось. Мои книги, мой письменный стол, плакаты на стенах, милые безделушки – все исчезло. Не могу сказать, что это имело какое-то значение, но, черт возьми, ничто в этой комнате не напоминало о том, что когда-то я здесь жила.

– Мы упаковали твои вещи.

Я вздрогнула и резко обернулась. Она стояла в дверях некогда моей комнаты – в бежевых льняных слаксах и белой блузке, заправленной внутрь. Волосы цвета «клубничный блонд» были тщательно уложены, на лице ни одной морщинки или следов физического несовершенства.

– Мама.

Изящная бровь выгнулась дугой.

– Твои вещи на чердаке, если ты за ними. Мы перетащили их туда после нашего с тобой разговора осенью.

– Вы забыли про мой день рождения, – выпалила я.

Легким элегантным движением она склонила голову набок.

– Неужели?

Я смотрела на нее и думала только одно: какая же сука. Во мне поднялась злость, но я затолкнула ее обратно. Злость – плохой помощник, если имеешь дело с миссис Морганстен. Тут надо было бить ее же оружием – ледяным спокойствием и собранностью.

– Я пришла не за вещами.

– Может, ты хочешь вернуться? – спросила она, но в ее голове не прозвучала надежда. В нем не прозвучало ничего, и я даже подумала, не сделала ли она пластическую операцию на голосовых связках. Он был таким же, как и ее лицо.

– Нет. – Я едва не фыркнула. – Я здесь, чтобы поговорить с тобой и отцом. Он дома?

Она ответила не сразу.

– На веранде.

Простые смертные назвали бы это крытым крыльцом, но только не мама.

– Что ж, пошли.

Не дожидаясь ответа, я прошла мимо нее и спустилась вниз. Она шла за мной, держась на некотором расстоянии, и я чувствовала, как ее взгляд впивается мне в спину. Я начала считать про себя. На цифре «пять», когда я уже была на нижней ступеньке, она наконец открыла рот:

– Ты давно была в парикмахерской?

– Да.

Легкая усмешка в голосе.

– Я так и думала.

Я вздохнула.

– Тогда зачем спросила?

Мама отозвалась только в прихожей.

– А кстати, что на тебе надето?

– Барахло из комиссионки, – ответила я, хоть это было не так.

Она укоризненно покачала головой.

– Замечательно, Эвери.

Я закатила глаза и толкнула дверь на крыльцо, хотя меня так и подмывало броситься обратно в дом и забраться с ногами на белоснежные диваны. Отец сидел в шезлонге и читал газету. Прежде чем я успела открыть рот, это сделала мама:

– Посмотри, кто решил нанести нам визит.

Отец опустил газету и поднял взгляд. Удивление мелькнуло на его лице.

– Эвери.

– Привет, пап.

Приподнявшись, он отложил газету в сторону.

– Мы тебя не ждали.

Ни тебе «как ты поживаешь», ни «рад тебя видеть». Я села на плетеный стул.

– Я знаю. Я ненадолго.

– Она хочет поговорить с нами. – Мама осталась стоять на месте. – Ума не приложу о чем, но возле дома стоит арендованный автомобиль, и за рулем парень.

Я пропустила ее реплику мимо ушей.

– Это не имеет отношения ни к арендованному автомобилю, ни к тому, кто в нем сидит.

– Я очень надеюсь, что ты не проделала такой путь ради того, чтобы поговорить именно об этом, – ответила она.

Я сделала глубокий, долгий вдох.

– Я разговаривала с Дэвидом. – Отец напрягся, но мама хранила поразительное спокойствие. Хороший знак. – Он рассказал мне про Молли Симмонс и Блейна Фицджеральда, о том, что произошло прошлым летом – и произойдет нынешним.

– Эвери…

– Нет, – сказала я, перебивая мать, прежде чем она успела сказать то, что определенно выбило бы меня из колеи. – Я не нарушала условия соглашения. Я молчала все эти годы. Я сделала в точности то, о чем просили вы оба.

Мама вытянулась в струну.

– Дэвид не имел права звонить тебе…

– Почему нет? – спросила я. – Разве это противозаконно – сообщить мне о том, что Блейн изнасиловал еще одну девушку, как когда-то изнасиловал меня?

Отец судорожно вздохнул, но мама… она побледнела еще больше, если такое было возможно.

– Не надо так грубо об этом, – сказала она, складывая на груди руки. – Мы понимаем, что ты имеешь…

– В ту ночь в госпитале я сказала вам ровно то, что сказала полиции. Блейн изнасиловал меня. Это вы решили, что я должна забрать заявление, из-за чего все подумали, что я солгала.

– Эвери… – начал отец.

Но я не дала ему продолжить.

– Я здесь только потому, что мне необходимо избавиться от того, что произошло со мной, а сделать это я могу, лишь сказав вам те слова, что должна была сказать тогда. – Я глотнула воздуха, хотя это было лишнее. Я чувствовала в себе уверенность. – Вы двое поступили нечестно. Вы совершили чудовищную ошибку.

Мама шагнула вперед.

– Прошу прощения?

– Не делай вид, что ты не расслышала. – Я встала, сжимая кулаки. – Вы должны были послать к черту его родителей. Вы должны были спустить их с лестницы. Вы должны были пойти в полицию и рассказать о том, с чем к вам пришли его родители, потому что это была взятка за молчание вашей дочери. И ради чего все это? Ради того, чтобы вам не пришлось идти в суд? Чтобы никто не задавал лишних вопросов? И вы по-прежнему могли ходить в свой клуб и чувствовать себя там как дома? И пусть все это время вашу дочь будут называть лживой шлюхой? И Блейн будет на свободе, чтобы совершить то же самое еще раз? Не по нашей ли с вами вине? Вы должны были встать рядом со мной и поверить мне! Вы должны были помочь мне с этим справиться! Я же ваша дочь! Вам следовало думать прежде всего обо мне!

Отец отвернулся, и я могла понять почему. Возможно, он всегда подозревал, что было правдой. Мне бы на его месте тоже стало стыдно.