Энтузиазм парня заразителен. Эмиль видит, как Жоанна заинтересованно кивает.

— Перьяк остался аутентичной рыбацкой деревней. Нас… не больше семисот жителей не в сезон… Пляжи с мелким песком не тронуты никаким оборудованием. Мы избежали массового туризма.

Жоанна показывает ему на понтон.

— Мы хотели пойти посмотреть, что там в конце, — говорит она.

Парень от души смеется.

— Ну, до конца вы нескоро дойдете! Мэрия построила этот понтон по всей окружности озера Дуль. По кругу час ходьбы.

— Можно обойти все соленое озеро по понтону?

— Да. И если вам нравятся розовые фламинго, их там полно.

Тут начинает дергаться стоящая на треноге удочка.

— О! Кажется, клюет.

Опустившись на колени, молодой человек крутит вертушку удочки.

— Черт. Боюсь, крючок сломался.

Он возится с удочкой и бранит леску, которая, кажется, тоже порвалась.

— Мы… Мы, наверно, тебя оставим, — говорит Эмиль. — Не будем отвлекать.

Парень кивает, всецело занятый починкой своих снастей.

— Да… Так увидимся вечером в «Дне рыбалки»?

— Да. Договорились.

Они потихоньку удаляются, и парень кричит им вслед:

— Кстати, как вас зовут?

Молодого человека зовут Себастьян, ему двадцать пять лет. На год моложе Эмиля. Он успел им это сказать, прежде чем они взобрались на понтон. Эта встреча еще улучшила настроение Эмиля, и без того превосходное.

— Я правда очень рад, что мы поехали дальше.

И Жоанна кивком соглашается.

Он идет, на ходу придумывая, какие слова напишет в своем дневнике сегодня вечером, при свете свечи, которую зажжет Жоанна. Он знает, что станет писать о соленом запахе озер, который куда сильнее запаха моря. Об октябрьском солнце, более мягком и приятном, чем летнее. О том, как описывают круги чайки в небе, об их криках, о белых полосах, которые они оставляют перед глазами. О звуке его шагов по деревянному понтону. О почти неподвижной воде и запахе тины. О рыбах, проскальзывающих между пучками высокой травы. О группах розовых фламинго вдалеке. О том, как движется по небу солнце, пока они идут, не говоря ни слова. Об этой художнице лет шестидесяти, которая запечатлевает солнечные лучи на воде с берега озера. О старой желтой лодке, брошенной на берегу и изъеденной ржавчиной. Эмиль пытается запомнить каждую мелочь, говоря себе, что, вероятно, так видит и чувствует вещи Жоанна.

— Жоанна…

Он нарушил молчание, сопровождающее их с начала прогулки.

— Да?

— Что это такое, что ты называешь медитацией осознания?

Ее губы складываются в удивленную улыбку, которую она быстро сгоняет с лица. Он добавляет, смешавшись:

— Я подумал, что это, наверно… сосредотачиваться на окружающих нас мелочах… типа того.

Она кивает.

— Да. И это тоже. Я бы сказала, что… это форма созерцательной медитации.

Он морщится и грозно хмурит брови.

— Не пытайся меня запутать сложными словами, предупреждаю тебя!

Но Жоанна, улыбаясь, качает головой.

— В этом нет ничего сложного. Вообще-то достаточно задержаться на каком-нибудь образе. Поставить себя на паузу и наблюдать настоящий момент, то, что происходит вокруг нас, но еще и в нас… Подмечать каждую мелочь, это верно, но еще и улавливать, как эти внешние мелочи отзываются у нас внутри. Понимаешь? Что заставляет нас чувствовать этот звук, что рождает в нас тот образ…

— Тебя, наверно, приобщил к этому отец?

Она кивает.

— Да. Сам он только так и представлял себе жизнь. Учиться быть здесь и нигде больше, оторвавшись от забот о будущем и сожалений о прошлом. Это… Признаю, поначалу это сложно. Мы так привыкли мусолить прошлое и задумываться о том, что впереди. Слишком редко мы живем настоящим.

Она всматривается вдаль, в простор водной глади.

— Но со временем, с опытом это происходит все легче, и… ты начинаешь делать это уже автоматически. Учишься ставить себя на паузу, глядя на пейзаж, пробуя блюдо, слушая мелодию… Больше не задумываешься и делаешь это рефлекторно.

— Хотелось бы мне когда-нибудь этого достичь. Живя прошлым, как ты говоришь, или в тревоге о будущем, в конце концов забываешь, как много красоты во всем… или почти во всем… В детстве это происходит естественно, ведь правда? Ребенок замирает от восторга перед… перед камешком с серебристыми бликами или… или перед пером. Собирает одуванчики и восхищается их яркой желтизной. А после они кажутся уродливыми, одуванчики… На них смотрят как на сорняки.

Оба улыбаются.

— Это правда. Ребенок все это умеет.

Эмиль хмурится.

— А что происходит потом? Мы забываем?

— Да… Думаю, после мы слишком заняты тем, чтобы построить будущее, преуспеть, накопить денег.

С пронзительным криком над ними проносится чайка.

— Знаешь, — говорит Жоанна, провожая птицу взглядом, — это вернется. Если ты заставишь себя каждый день понемногу осознаннно смотреть вокруг, это вернется.

— Ты думаешь?

— Конечно.

— Мне кажется… мне кажется, это уже началось… с путешествием. Раньше, в моей жизни в Роанне, я был слишком сконцентрирован на своих мелких проблемах. Слишком занят пережевыванием того факта, что меня бросили, что мне смертельно скучно на работе.

Как будто переворачивается страница и пишется совсем новая история. Единственная постоянная величина — это они с Жоанной и их кемпинг-кар. А так все снова изменилось. Пейзаж, обстановка, атмосфера, запахи, дневной свет. Нет больше гор, пастбищ, коров и овец. Нет каменистых троп и маленьких горных озер. Перед ними лагуны, море, которое они видят вдали, когда небо ясное, запах соли, чайки и розовые фламинго. И персонажи в этой новой истории тоже новые. Себастьян и его пес Лаки сменили Анни, Миртиль и Каналью.

В этот первый день, осмотрев Перьяк-де-Мер возбужденно и поспешно, они оказываются за столиком в «Дне рыбалки». Это типичный местный ресторан: на столах голубые скатерти, повсюду на стенах висят картины с рыбацкими лодками. Себастьян сидит напротив Эмиля. Его пес Лаки, кремовый длинношерстый лабрадор, лежит рядом. Эмилю трудно представить, что они с этим парнем — ровесники. В Себастьяне есть что-то