— Может быть…

Жоанна вздрагивает от голоса Эмиля. Он потирает шею.

— Может быть, его интриговала не синева…

Она смотрит на него, не понимая.

— Как это?

— Может быть, не этот особый цвет был его наваждением и даже не сами движения… Может быть, это просто его безбрежность и глубина.

Жоанна смотрит на него недоверчиво несколько долгих секунд. Он уже думает, что сказал что-то, чего говорить не следовало. Наконец она произносит со всхлипом:

— Ты думаешь, он пытался воспроизвести безбрежность на листках для рисования?

Она совершенно ошеломлена, как будто никогда прежде об этом не думала. Эмиль пожимает плечами.

— Это ведь общее у неба и моря, верно?

Она с трудом сглатывает.

— Господи… А я-то думала все эти годы, что он одержим синим цветом…

Она качает головой. Эмиль чувствует, что слезы близко подступают к ее глазам.

— Он пытался постичь тайну бесконечности. Пытался воспроизвести ее, воссоздать.

Жоанна явно на грани срыва. Странно видеть ее такой. Она всегда владеет своими эмоциями и своим лицом.

— Он был гораздо умнее, чем я думала.

Эмилю не нравится ее опрокинутое лицо. Он добавляет нерешительно:

— Знаешь, я ведь просто так сказал… Может быть, он рисовал и не это…

Но она отчаянно мотает головой.

— Нет. Это был… Это был самый умный из маленьких мальчиков, которых я знала.

Он не решается ничего ответить. Почему этот ребенок так волнует Жоанну? Не потому ли, что она узнала в нем себя — в его молчании, в его особенности, в этом уединенном и поэтичном маленьком мире, который он себе создал? Больше он не смеет ничего сказать.

— Ты научишь меня пробовать торт?

Она снова вздрагивает от его голоса. Прошли минуты. Она, должно быть, забыла про его присутствие, погрузившись в созерцание неба.

— Что?

— Я бы хотел, чтобы ты мне показала, как осознанно пробовать этот торт.

— Вот как?

Она удивлена его просьбой. Давешнее волнение прошло. Она вновь спокойна и безмятежна. Эмиль кивает.

— Да.

— Правда?

— Да! В твоем мире все кажется таким красивым.

Она пожимает плечами и слегка хмурит брови.

— Не все красиво в моем мире… — отвечает она.

— Все. Во всяком случае, красивее, чем в моем.

— Как ты можешь быть уверен?

— Я догадываюсь. По тому, как ты говоришь.

Она снова пожимает плечами, не вполне убежденная.

— Ты чувствуешь то, чего не чувствую я. И видишь то, чего я не вижу. Я хочу, чтобы ты научила меня. В моем мире все грубее, нет такого богатства красок, нет нюансов, — говорит он и добавляет серьезно: — В моей синеве нет движений. Это просто синева. Синий цвет. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Ему удается вырвать у нее слабую улыбку.

— Думаю, да.

— Покажи мне. Как пробовать торт.

Она кивает. Голоса гостей все еще звучат. Кто-то произносит имя Жоанны. Наверно, ее ищут. Миртиль, должно быть, сказала им, что Эмиль вышел ей навстречу. В переулке никакого движения. Жоанна поднимает картонную тарелку и медленно ставит ее на колени, потом кончиками пальцев берет кусок торта.

— Закроешь глаза?

Он повинуется.

— Да.

Что-то касается его носа, и в следующую секунду он чувствует, как запахи щекочут ноздри. Ему трудно различить их все. Чудятся одновременно сладость и кислота. Он не совсем уверен. Он снова вдыхает их. Господи, ну почему он такой тупой? Неспособен даже распознать запахи. Он жил все эти годы, не замечая, какое у него слабое обоняние.

— Открой рот, — велит Жоанна.

Он вздрагивает, когда палец Жоанны касается его губ. Потом ощущает кремовую текстуру торта, положенного ему на язык. Чувствует во рту слюну, как описывала Жоанна. Слюна обволакивает торт, и он потихоньку тает.

— Можешь закрыть рот… Не спеши.

Он чувствует, как торт размягчается во рту, на нёбе. На ум приходят слова. Сливочный. Нежный. Тающий во рту. Сладкий. Ему хочется проглотить его очень быстро, но он слушает указания Жоанны. Дает нёбу и языку наполниться ароматами. Угадывает ваниль. Это первый аромат, самый явный. Но не единственный. К ванили неприметно примешивается апельсин. Или лимон? Нет, именно апельсин. Это напоминает ему Рождество, огонь в камине, запах елки в гостиной, ощущение подбитых мехом тапочек на ногах, звук хлопушек. Он все еще не жует и теперь чувствует слабый вкус корицы. Бабушка Алиса! Бабушка Алиса и ее коврижки. Она пекла их на 1 января. Они с Маржо прозвали ее Бабушка Коврижка. Он вспоминает запах в старом доме с земляным полом. Его уносит еще дальше, за бабушкин дом, потому что теперь он ощущает тающее масло. Оно растекается во рту. И вот он больше не может. Он глотает торт. Глотает его целиком и довольно вздыхает, сам того не замечая. Торта во рту больше нет, но все ароматы остались на языке. Он медленно смакует их. И чувствует то, о чем говорила Жоанна. Это блаженство. Этот покой. Это почти наслаждение. Боже мой, она была права. Это ни с чем не сравнимо. Ему трудно открыть глаза. Он сосет пустоту, чтобы уловить каждый аромат, каждую каплю. Он никогда не обращал внимания, что послевкусие остается во рту даже после того как лакомство съедено. И удовольствие продолжается.

— Ну как?

Он открывает глаза. Жоанна смотрит на него с интересом.

— Это… Это лучший торт, который я когда-либо ел, — объявляет он.

Она расцветает радостной улыбкой.

— Это… Это был оргазм!

Она смеется, и он вторит ей с приятной легкостью. Радость от вкуса торта распространилась по всему его телу. Несколько секунд они продолжают смеяться как дети. Когда Эмиль вновь серьезнеет, у него есть только одно желание.

— Можно? — спрашивает он, указывая на кусок торта в тарелке Жоанны.

— Я была уверена, — отвечает она, закатив глаза. — Бери. Он твой.

Он берет картонную тарелку с жадностью. Ему удалось