— ...должен существовать виновный!

Она догадывалась, что он задумал, но молчала, и не намеревалась говорить! И он сказал, что виновный найден, тот самый раб, принадлежащий Аммонию и пытавшийся склонить молодого царя к мужеложеству! Антоний принял эту версию. Клеопатра видела, что ему всё равно! Убийство египетского царя оказывалось совершенно внутренним делом Египта, представленного Клеопатрой и её спутниками. И это было даже и смешно, то есть то, что из всей этой истории, истории смерти, между прочим, и вот она вышла даже и довольная собой! Потому что она сказала Созигену и Аммонию, она сказала:

— Отпустите его. Если сможет, пусть бежит.

Об этом рабе она сказала. Она знала, что ему удастся бежать из этого дома, из этих садов. Она не видела для себя возможности бегства. Но этот человек наверняка мог бежать. Он и бежал!..

А потом прошло ещё какое-то время. Ирас ей всё рассказала. Потому что Ирас всё узнала от воротных воинов. Они вовсе не думали выпускать её, но всё же она ухитрилась сделаться для них отчасти своей — девочка-брат! Они ей рассказали, что в городе идут убийства тех, кого внесли в проскрипционные списки. А Цицерон уехал в Кайету, в своё имение. И туда за ним приехали центурион Геренний и военный трибун Попиллий. И они убили его, просто зарезали старика, горло ему перерезали! И это ещё не всё! Фульвия сама отрезала ему, мёртвому, голову и руки, и разодрала ногтями рот, вытащила язык, и проткнула язык мёртвого Цицерона иглой своей заколки для волос!

— Ты мне всё рассказала? Да? Тебе не нравится Марк Антоний? А я? Убеги от меня!

— Я убежала.

— Куда? В эпикурейское гиперборейство? Уходи...

Антоний приехал и говорил сбивчиво, что проскрипции отменены, убийств политических больше не будет, убийства политические прекращены...

— Я, Лепид, Октавиан, мы выступаем в Грецию, против Брута и Кассия. Ты едешь в Александрию, я приеду к тебе. Мы присоединим Грецию к Египту! Думаешь, мне нужен Рим? Я его ставлю Октавиану и Лепиду...

Сначала она страшно обрадовалась. Она увидит море, она вернётся в Александрию!.. И вдруг она поняла, то есть совсем поняла, что Цицерон убит! И она сказала тихо и медленно:

— Ты понимаешь, Цицерон убит.

И он заговорил сбивчиво:

— Это Фульвия!.. Фульвия!.. всегда была за Каталину... Я даже не знал, что она...

— Ты знал.

А он повторил, даже и покорно:

— Я знал.

Тогда она поднялась, а до того сидела на стуле; и поднялась и продолжила тихо и внятно говорить:

— Что от нас с тобой останется? Мы умрём. Я умру, и ты. И ничего не останется. Не останется наших голосов. Только то, что о нас напишут. Напишут много лжи. И ещё останется то, что написал Цицерон; всё равно, о чём, о тебе, обо мне, о ком или о чём угодно!..

Она почувствовала, что он совершенно не понимает, о чём же она говорит... И она замолчала. Они обнялись. Она подумала, что он для неё такой, как Деметрий был для Вероники.

История не сохранила ответов Марка Антония на «Филиппики» Цицерона.

Оставшись одна, Маргарита снова плакала. Она подумала, что плачет потому, наверное, что хочет быть не такою, как жена Антония. Он обещал развестись. Наверное, он не исполнит своего обещания. Она ещё подумала, что напоследок часто плачет.

* * *

Она мечтала о корабле, она уже задыхалась в этом доме, в этих садах. Антоний привёз текст соглашения, и она подписала, почти не глядя. А там и не было ничего такого! Всего лишь обещание, то есть она давала обещание, заверяла, что Египет обязуется оказывать Риму поддержку в случае военных действий, предпринимаемых Римом... Такие витиеватые дипломатические формулировки, означающие, что если Рим начнёт воевать и потребует от Египта солдат, или припасов, или кораблей, то есть торговых кораблей, чтобы переоборудовать их в военные, и вот, если Рим потребует, то Египет должен исполнить требование!.. Но Марк Антоний путано объяснял ей, что это формальность, это формальность, потому что Марк Антоний вошёл в триумвират, и когда Брут и Кассий будут разгромлены, и тогда... Мы, в сущности, договорились с Октавианом! Сенат окончательно утверждает документы, подтверждающие усыновление Цезарем Октавиана, а также и то, что Октавиан принимает имя «Цезарь». Я оставляю Рим Октавиану, потому что это будет Октавиан!.. Мы договариваемся твёрдо о невмешательстве Рима в политику Египта. Я уезжаю к тебе в Александрию! Нам отходит Греция... По моему договору с Римом, с Октавианом, нам отходит Греция...

Маргарита хотела только одного: увидеть море, и чтобы корабль плыл в Александрию!.. Теперь ей казалось, что стоит только вырваться отсюда, из Трастевере, из Рима, стоит только вырваться, и она будет свободна!.. А все эти подписи, договоры, соглашения... всё это можно не принимать в расчёт!.. Всё это не будет иметь никакой цены, как только она вдохнёт морской воздух, влажный ветер... Но она боялась показать своё нетерпение... И, в сущности, она хотела никогда больше не видеть Рим, но не этого человека!.. Она подписала. Потом она вдруг спросила, какое у него домашнее имя...

— ...я до сих пор не знаю...

Она прежде не спрашивала. Он смутился, и смущение придало ему, то есть его лицу выражение некоторой детской, мальчишеской искренности... Он сказал, что мать звала его Гратис, то есть «благодарение», то есть «благодарение богам», даровавшим сына...

— ...Гратис... — повторила Маргарита. — Гратис... — И решила: — Нет! Я буду звать тебя Марком, как звала!..

Что-то в интонации её голоса почти возбуждало Марка Антония, странная эта полнозвучная смесь очень женственной решимости и женственной же загадочной какой-то задумчивости... И он держал, сжимал даже её руки, запястья в своих руках, своими простыми пальцами римлянина, воина и кутилы, такого нового римлянина, такого «наглеца», как называл их, его, Долабеллу и ещё других, покойный, уже мёртвый Цицерон...

— ...мы вместе... Египет, Греция, Азия, Африка!.. Я!.. рядом с тобой... как Дионис и Исида... Дионис и Исида!..

Потом — наконец-то! — всё-таки море! Красные паруса...

Но она сделалась больна и была больна почти весь путь до Александрии. Потому что спустя несколько часов после отплытия случился у неё выкидыш. А она сначала и не поняла причину внезапно появившегося кровотечения. Срок её беременности был не более месяца. Её удивило, несколько рассудочно, впрочем, то, что она не огорчилась прервавшейся беременностью. Она даже не могла воспринять это кровотечение как прервавшуюся беременность. Тривиальные сожаления о потере ребёнка от Марка Антония не приходили на мысль. Хармиана уверяла, что болезнь совершенно неопасна и минует в достаточной степени скоро. Собственно, так и произошло...

...ты красавица, интеллектуалка,

тебе не жалко, что жизнь