Заполнение лакун понятийного аппарата политических наук не обязательно начинать с классовой теории, однако в этой области точки над «i», как представляется, должны быть расставлены. Причем российской общественной науке это сделать проще – если применить базовые достижения политэкономии русского коммунизма. Хотя бы определение классов В. И. Ленина, включающее имущественный, статусный и инструментальный (способ присвоения) критерии класса: оно применимо к описанию и постсоветской, и мировой «тени».

Можно ли говорить о существовании системы знаковой самоидентификации профессионального криминалитета в нашей стране и в мире? Несомненно, и именно в постиндустриальную эру он совершенствуется и приумножается: от графического языка татуировок до вербальных формул эпитафий на внушительных надгробьях.

Можно ли говорить о наличии системы стимулов социального лифта в рамках криминальных иерархий, о разделении труда в одном слое иерархии (воровского ремесла, рэкета, теневого производства и сбыта)? Несомненно.

Можно ли говорить о классовой литературе и классовом кинематографе, о классовой юриспруденции, классовой заказной (рекламной и антирекламной) публицистике, и аппарате обслуживания всех уровней иерархии? Несомненно.

То, что приглушено в России, пышным цветом цветёт в Восточной Европе, а в США – сохраняется как образцы для подражания. Если американский президент выбирает музыку из «Крестного отца» в качестве рингтона своего мобильного телефона, то месседжи его официальных речей столь же уместно рассматривать через эту призму, как и его исполнительные акты, равнозначные по стилю паханскому произволу: сегодня подарю привилегии ндрангете, а завтра отниму (как случилось в 2010 году, когда австрийское расследование дошло до Италии, а из Италии – до Киргизии, с революционными последствиями), и отдам, предположим, каморре…

Если этот слой элиты наживается как класс, тратит как класс, украшает себя как класс, поёт и танцует как класс, создает пропагандистские лакировочные ширмы как класс, – почему же не назвать его классом? Точнее, как уже было сказано – классами, поскольку различаются воровское присвоение, бандитское (шантажное) присвоение и производственный менеджмент в теневых отраслях (а как еще назвать управление нарколабораторией или отмывочным игорным заведением в десять этажей, градообразующим предприятием на таиландском курорте или в бывшем индустриальном центре США, от Детройта до Балтимора?).

Способы карьерного продвижения в этой сфере также сопоставимы с таковыми в «легальных» классах. А. В. Метелев в своём информативном историко-прикладном пособии «Криминальная субкультура» воскресил вышедшие из употребления самоназвания статусных слоев воровской иерархии (иваны-храпы-жиганы-шпанка), так и криминальных ремесел, в которых в XIX веке смешались славянские и еврейские словообразования (забирохи, марвихеры, оказистые, стряпчие, малинщики, базманщики, хипесники и др.). В каждом из ремёсел возможно самоутверждение за счёт профессионализма – не каждый базманщик изготовит доллар или вексель Bank of New York; неотличимый от подлинного, не любая хавра изобретёт биткойн; не любой марвихер высосет миллиард из госбанка даже в такой марвихерной псевдонации, как Молдова. В свою очередь, чтобы доказать в суде легитимность существования биткойна или его аналога, требуются «стряпчие» высокой квалификации. Как и для проталкивания через Палату представителей штата законы о легализации марихуаны – в чем американские стряпчие неуклонно преуспевают. В языке XIX века был подходящий термин и для Бернара-Анри Леви – вполне благообразное слово «фаворит».

«Стряпчие» постиндустриальной эры не только обслуживают клиентов в судебных инстанциях. Они формируют надстройку общественно-экономической формации, в которой доминирует «чёрная экономика». Теорию хаоса, выращенную из математической концепции сложных систем, внесла в политический язык прослойка, в нынешнем воровском сообществе презрительно именуемая «официантами». По существу, в идеологическую «обслугу» криминальных классов входят – вольно или невольно – все теоретики постиндустриализма, все провозвестники «информационной эры», апологеты «общества потребления», энтузиасты «тендерного равенства», алармисты «пределов роста» и «озоновой катастрофы», а также производной от неё фобии «климатической миграции». Ибо все эти разномастные философские направления имеют в основе одни и те же пункты «гуманистических манифестов», подменяющих заповеди Священного Писания ровно противоположностью. Философия, в которой право на жизнь заменена правом на суицид и эвтаназию, по духу и букве предназначена для оправдания самоуничтожения.

«Глобальная комиссия по наркотической политике» (GCDP), предъявившая ООН свои легализационные манифесты в год «арабской весны», представляет уже не точку зрения «абстрактных гуманистов», а классовую позицию; один из стряпчих-подписантов лично консультировал в 1992 году госсекретаря РФ Геннадия Бурбулиса по части легализации теневых состояний; пересечения членства в GCDP с другими элитными клубами и институтами посредничества и «миротворчества» в конфликтных зонах выдают точки пересечения интересов «базиса» и «надстройки». Какой класс является правящим в несостоятельных государствах, каковыми, по строгим критериям, сегодня являются более сотни стран мира? Как сорная трава заполоняет запущенное поле, так и дикая социальная среда прорастает сквозь рукотворные дыры в мировой этике. Если идея земного рая, достигаемая отделением зёрен от плевел, замещается апологетикой природной дикости, то практическое воплощение постиндустриализма, манифестируя утрированной свободой (анархией), при ближайшем рассмотрении представляет собой агрессию сорного племени с вытеснением всего остального. Рэкетир Мустафа Джемилев – прямой ученик «гуманиста-конвергента» Андрея Сахарова; дружественный ему телеканал ATR воспевал анархо-гомосексуальный бунт в Стамбуле.

Каждая из стран-мишеней, заражённая сорным семенем, следует единой модели деградации. Марвихеры начинают шествие во власть с гевалта на Майдане, затем оседлывают госструктуры и наводят там гармидер. В итоге псевдонация идёт в тухес. Так называемое возрождение украинской нации скрупулезно следует постиндустриальным правилам игры: публично, в виде украшения, сначала Радой, а теперь и правительством руководит Владимир Гройсман, фактически – «решальщик» Михаил Бейлин. Публично патриотической Радикальной партией руководит бузотёр Олег Ляшко, фактически – внеидеологичный Сергей Левочкин. Самая авторитетная газета «Зеркало недели» славословит одессита Аркадия Пресмана (партнера братьев Константиновских) и пропагандирует «дерегуляцию» таможни с искоренением ненужных проверок; чем выше статус антикоррупциониста, тем круче у него иномарка; чем дальше продвигается децентрализация, тем детройтнее становится Днепропетровск.

Российская «мягкая власть», чтобы быть эффективной, не должна сводиться к простым идеологическим обличениям. Представляется более важным простое информирование угнетённого большинства украинского народа о той судьбе, которая грозит в равной степени ему и прочим народам несостоятельных государств (от пустынного Сомали до курортной Черногории). А также, через головы колониального чиновничества – сохранение связей с вменяемыми людьми в сфере безопасности.