как никогда раньше. Возможно, они просто не хотели ошибиться, но груз их надежд лежал на его плечах. Он признался в этом Фемистоклу, и на этот раз здоровяк только кивнул и сжал его плечо. Фемистокл понял.

Узкая тропинка оставалась открытой, и Ксантипп прошел сквозь толпу на самый верх, где стоял древний храм Афины Паллады, богини города. Рядом с ним возвышался новый храм, все еще недостроенный, посвященный девственной Афине Парфенос. Прекрасные новые колонны и вырезанные в стенах рельефы сияли золотом. На этой высокой скале были воздвигнуты статуи убийц тиранов, даже мраморная фигура, названная в честь павшего при Марафоне Каллимаха. Там отражалась вся история города. И боги смотрели сверху.

Зажженные в темноте лампы проливали свет на город внизу, но когда Ксантипп привел свою семью, чтобы встать вместе с остальными, лампы погасили одну за другой. Взошло солнце.

Фемистокл пришел с группой молодых мужчин и женщин, которые, по всей вероятности, были его дочерьми и сыновьями. Рядом стояла его вторая жена, и именно ее присутствие подействовало на Ксантиппа странным образом – даже волоски на шее зашевелились. Все те годы, что он знал Фемистокла, этот человек старательно отделял свою политическую жизнь от семейной.

Оглядев Акрополь, Ксантипп увидел всех, кого знал. Все эти люди собрались в одном месте, чтобы воскурить благовония и помолиться Афине перед лицом приближающейся войны. Аристид пришел в нагруднике и поножах, но без своих обычных лохмотьев и, может быть, поэтому выглядел странно воинственным. Вокруг него, подчеркивая особый авторитет этого человека, собралась группа гоплитов. У стены храма вместе с друзьями стоял молодой Кимон. Присутствовали архонты совета ареопага и все эвпатриды. Куда бы ни посмотрел Ксантипп, он видел лица из своего прошлого, постаревшие за годы его отсутствия. Он вдруг понял, почему Эпикл споткнулся на тропинке и почему у него покраснели глаза.

Это все, чем они были, все, что они сделали из камня, тканей и законов, хрупкое, как детская жизнь или подброшенная в воздух позолоченная чаша.

Жрецы и жрицы Афины вышли к огромной толпе. Другие жрецы из разных храмов поклонились им, отдавая первенство дня богине. Жрец Аида опустился на колени в пыль. Даже смерть уступила ей дорогу.

Ее прислужницы в белых одеждах несли кинжалы и серпы, как и подобает богине-защитнице, богине домашнего очага. Подняв ветви цветущего амаранта, женщины запели, и Ксантипп закрыл глаза. Рядом, такой же высокий, как отец, стоял его старший сын Арифрон, и Ксантипп обнял парня свободной рукой. Перикл и Елена тоже подступили ближе, и теперь они стояли как одна семья, объединенная благоговением и молитвой. Весь его народ сплотился в надежде, отчаянии и вере.

В жертву принесли барана, кровь которого пролилась на золотые блюда. Служба закончилась словами Афины, ее обещанием защищать жителей города. Она поклялась вооружить их и научить воевать. Ее щитом была их воля и сила. И столь велика была сила этих слов, что у Ксантиппа перехватило дыхание, и он пришел в себя, только когда снова воцарилась тишина и люди начали спускаться – к своей жизни и городу внизу.

Когда служба закончилась, он испытал облегчение и поймал себя на том, что улыбается детям. Он старался не смотреть на море, когда стоял там. Перикл указывал на далекую темную линию. На таком расстоянии даже мальчик с зоркими глазами не мог разглядеть очертания ожидающих их греческих галер.

Эти корабли стояли на якоре в проливе между Пиреем и островом Саламин, ожидая возвращения экипажей, ожидая, когда их разбудят для дела.

Спускаясь с холма, Ксантипп сжал руку жены. Агариста посмотрела на него.

– Ты помнишь, что я сказал тебе утром перед Марафоном? – негромко спросил он.

Эпикл поднял на них взгляд и сразу отвернулся, став незаметным.

Агариста прикусила губу, обдумывая ответ. В то нападение он попросил ее в случае опасности убить детей, чтобы спасти их от плена и рабства.

– Помню. Но они уже не дети.

– Знаю. – Он наклонился ближе, их головы соприкоснулись, как у двух влюбленных, идущих вместе. – Но если мы проиграем, ты должна бежать.

Ее лицо посуровело, когда она поняла. Ксантипп ощутил жар вспыхнувшего гнева.

– Ты сказал, что, если они придут, безопасного места не будет, – напомнила она.

– Иди на запад с домашними рабами, они не перестанут защищать тебя. Я оставил в своей комнате список греческих городов, которые отказались прийти нам на помощь. Думаю, персы отнесутся к ним благосклонно. Там, вдалеке отсюда, вы сможете начать все сначала.

Она внезапно остановилась, и он споткнулся на пыльном склоне.

– Ты думаешь, Ксантипп, это место принадлежит только тебе? Эти люди и мои тоже. Я люблю их, несмотря на все их разговоры, молитвы и хаос. Я люблю Афины всем своим существом, своим чревом. Я не могу просто… пойти куда-нибудь еще. Что бы ни случилось, мы вернемся сюда, чтобы все восстановить.

– Агариста, – сказал он более твердо, – если флот потерпит неудачу, если армия не сможет остановить персов на суше, Афинам конец. Они придут, чтобы преподать нам урок, понимаешь? От города не останется камня на камне. Если ты увидишь персидских солдат, идущих с севера, или их корабли в порту, ты должна собрать мальчиков и Елену и просто уйти. Обещай мне, что сделаешь это. Иначе я не смогу оставить вас.

– Не ври, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы, и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его.

Он улыбнулся и покраснел.

Агариста обвела взглядом скопившихся на склоне горожан и сказала:

– Ты отправишься с флотом, потому что люди просят тебя об этом. Потому что ты их любишь.

Ксантипп мог бы поспорить, но она снова поцеловала его, растворив все, что он пытался сказать.

У подножия холма моряки обнимали родных и направлялись в порт. Они шли гордо, с высоко поднятыми головами, и Эпикл уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу в ожидании друга.

Ксантипп вытер слезу со щеки жены для нового поцелуя. Агариста обняла его, уткнувшись головой в плечо. Дети тоже подошли, ища утешения в отцовских объятиях. Ксантипп невольно усмехнулся сквозь готовые пролиться слезы и одного за другим притянул к себе сыновей и дочь.

– Как я горжусь вами! – вздохнул он.

Елена сморгнула слезы и обняла отца так крепко, что у него перехватило дыхание.

– Как ты прекрасна, просто совершенство! – воскликнул он. – Будь добра к матери, заботься о ней. Береги ее, чтобы мне не пришлось беспокоиться о вас.

– Ты все равно будешь беспокоиться, – сказала Агариста. – Но я присмотрю за ними.

– Спасибо, – вздохнул Ксантипп. – Я вернусь, Агариста, если смогу.

Эпикл тоже выглядел