Он вытаскивает мужчину в длинной черной мантии, тоже связанного и с кляпом во рту, а затем еще одного парня в похожих обстоятельствах, но этот одет в белое одеяние, украшенное сложными золотыми деталями.

— Ты не уточнял свой запрос. — Счастливый блондин сияет, как ребенок на Рождество, и тянет обоих мужчин к нам. — Поэтому, у меня есть один православный и один католик. Аз — протестант. Теперь у тебя есть каждый из них. Выбирай.

— Господи, блять. — Кай вздыхает рядом со мной и сжимает переносицу. — Это не священник, Белов.

— Что?

— Вот этот, — Кай жестом показывает на первого парня, вылезшего из внедорожника, — в черной мантии… Он, блядь, СУДЬЯ!

— О? Значит, он не может провести свадьбу? Черт. Я уберу его и найду тебе нового.

— Свадьбу? — спрашиваю я, сбитая с толку. — Какую свадьбу?

— Это твоя невеста? — Белов показывает на меня пальцем. — Она выглядит хорошимчеловеком. Какого черта она захотела выйти замуж за такого ублюдка, как ты?

— Кай? Что происходит? — Я спрашиваю.

Он смотрит на меня, его глаза буравят меня.

— Мы поженимся.

Мои легкие перестают втягивать воздух. Я смотрю на своего демона, и мое сердце увеличивается вдвое, а потом втрое.

— Мы?

— Ты даже не спросил бедняжку, хочет ли она выйти за тебя замуж? — бросает вызов его белокурый приятель.

— Заткнись, Белов, — рычит Кай, не сводя с меня взгляда. — Ты — моя причина жить, Тигренок. И в этой жизни мне не нужна подпись или церемония, чтобы подтвердить, что ты моя. Ты уже моя. И я твой, каждой клеточкой своего тела. До самого моего предсмертного вздоха. И даже когда я умру, в какой бы загробной жизни меня ни ждали. — Он проводит ладонью по моей щеке и наклоняет голову так, что наши носы почти соприкасаются. — Но я хочу сделать все правильно.

— Поэтому ты похитил трех священников? — выдыхаю я, пытаясь сдержать слезы.

— Только двоих, судя по всему. И судью. Ты выйдешь за меня замуж, тигренок?

Я зарываюсь пальцами в его волосы и целую его в ответ.

— Каждый день своей жизни.

— Мамочка. Папочка, — говорит Лючия из объятий Кая. — Можно мне на обед печенье и кетчуп?

— Да, — шепчем мы с Каем друг другу в губы.

— У тебя есть ребенок? И ты разрешил ей съесть печенье на обед? — Голос его приятеля прерывает нас. — Это очень вредно для здоровья.

— Я буду считать до трех, Белов, — говорит Кай, продолжая атаковать мой рот. — Если ты еще будешь там, когда я закончу, я задушу тебя.

— Неблагодарный ублюдок, — бормочет Белов. — В следующий раз, когда тебе понадобится священник, обратись к кому-нибудь другому. И что это за хрень у тебя в волосах?

Долговязый парень в длинной черной мантии оглядывает просторный офис, его глаза бешено мечутся по помещению, словно в поисках выхода. Наконец он понимает, что выхода нет и помочь ему некому, и обращает свой взор на меня.

— Я… я никогда раньше не проводил брачные церемонии, — запинается он, одергивая воротник рубашки.

— В таком случае, тебе лучше импровизировать, — говорю я и притягиваю девушку ближе к себе. — К кому бы ты предпочла пойти первой, детка? Православному, протестанту или судью.

— Эм… У меня нет предпочтений. — Нера приподнимается на носочки и шепчет мне на ухо. _ Может быть, тебе стоит развязать их для начала. Кажется, они немного напуганы.

Я смотрю на троих мужчин, стоящих за столом в зале заседаний. Судья все еще натягивает воротник, его руки трясутся. Православный священник — пожилой мужчина в белой мантии — держит спину прямо и пытается изобразить самообладание, но пот капает с его лба. А затем, с всклокоченными волосами и очками, сидящими на носу, двадцатисемилетний протестантский священник, кажется, готов блевануть. Его лицо настолько бледное, что кажется зеленым.

— Они не продержатся долго, — говорю я и киваю на троих мужчин. — Пусть все трое сделают вместе, одновременно.

— В одно и то же время? — задыхается зеленолицый парень. — Но… у нас другие ритуалы. Клятвы разные. А что насчет..

— Я гребаный судья! — кричит человек в черной мантии, вскидывая в воздух связанные руки. — Я вас всех посажу в тюрьму!

— Обожаю свадьбы, — щебечет Сергей справа от меня. — Надо было принести попкорн.

— Белов, — предупреждаю я, но идиот продолжает нести чушь, а судья продолжает вопить о наручниках и пожизненном заключении. Я не должен был позволять этому сумасшедшему русскому оставаться, но он настаивал, что мне нужен шафер.

— Знаешь, у меня на свадьбе был только один священник, — говорит он. — Втроем намного веселее. Когда вы, ребята, закончите, я отвезу их в Чикаго, чтобы они ещё раз устроили свадьбу мне и моей жене. Анжелине это понравится…

По другую сторону стола судья все еще выкрикивает угрозы, указывая на меня пальцем. Православный священник суетится рядом с ним, задрав глаза к потолку, бормоча молитву и пытаясь развязать ему руки. У зеленолицего парня началась гипервентиляция, еще минута — и он упадет в обморок. Несколько человек Рафаэля направляют полуавтоматическое оружие на священников и судью, крича, чтобы они успокоились.

— … Может, по дороге домой смогу найти настоящего католического священника? Если не найду, то это придется делать судье, — продолжает Сергей. — Как думаете, моя жена заметит разницу?

Я тянусь за спину и достаю пистолет из пояса брюк. Я засунул его туда после того, как отвез Лючию к Заре, забрав свою девочку подальше от долбаного громкого рта Белова и безостановочного дерьма. Заметит ли его жена разницу, если я пристрелю этого засранца? Я делаю глубокий вдох.

Верхний светильник здесь гораздо меньше, чем люстра в казино, но он сослужит свою службу. Я целюсь в то место, где цепь соединяется с потолком, и стреляю. В комнате раздается громкий взрыв. Почти мгновенно светильник падает на пол, прямо между людьми Рафаэля и нашими невольными гостями.

— Вы трое начнете церемонию. Ты, — я направляю пистолет на православного священника, — пойдешь первым.

Он быстро кивает.

Я переключаю свой прицел на протестанта.

— Ты будешь повторять за ним.

Зеленолицый сглатывает и тоже кивает.

— А ты, — я дважды навожу пистолет на судью, — будешь следовать за ними. Я ясно выражаюсь?

Все трое кивают, как чертовы болванчики.

— Хорошо. — Я кладу пистолет на стол и поворачиваюсь, беря руку Неры в свою.

— Блажен всякий, боящийся Господа…

Я смотрю в глаза своему тигренку, пока говорит первый священник, затем его протестантский коллега, а потом судья, но я не обращаю внимания на то, что именно говорится. Слова — всего лишь далекие звезды, их сияние затмевает гораздо более