Но вскоре военное министерство забило тревогу — как это, люди тысячами собираются в вооруженные отряды, а никакого руководящего центра у них нет? — и издало категорический приказ: “Немедленно распустить все нерегулярные соединения”. Но в целом, однако, идею признали дельной, а потому был создан комитет, куда вошел и Конан Дойл. И вскоре возникла Добровольческая армия. Отряд Кроуборо теперь именовался Кроуборской ротой шестого Королевского суссекского добровольческого полка.

На протяжении всех четырех лет войны Дойл оставался рядовым Кроуборской роты, с готовностью участвовал в марш-бросках, регулярных занятиях и стоял на посту. “Наша строевая подготовка и дисциплина были превосходны, получив винтовки и штыки, мы быстро научились с ними обращаться, да и на маршах держались очень неплохо, если учесть, что многим было за пятьдесят, а некоторым и за шестьдесят лет. Дойти от Кроуборо до Фрэнта с оружием и полной выкладкой было для нас обычным делом. Там мы целый час занимались строевой подготовкой на вязком заболоченном поле, а затем маршем обратно — всю дорогу с песней. А это добрых четырнадцать миль, не считая занятий в поле”. Ему доставляло живейшее удовольствие быть “одним из наших парней”, и он просто наслаждался, когда какой-нибудь офицер, нагрянувший с проверкой, вдруг понимал, что здоровенный правофланговый рядовой, не кто иной, как автор Шерлока Холмса!

Но ему этого было мало. Впрочем, зная Дойла, не приходится удивляться, что он, несмотря на свои пятьдесят пять лет, решил записаться в регулярную армию. И его секретарь Вуди, и Иннес, который временно командовал 3-й Даремской бригадой полевой артиллерии в чине подполковника, всячески его от этого отговаривали. Зная его, не приходится удивляться и тому, что он не мог упустить “замечательные впечатления”, которых можно набраться на войне, — заблуждение, присущее многим его юным соотечественникам. “Дружище, — писал он брату 28 августа, — Вуди думает о моих намерениях то же, что и ты, но вы меня не убедили. Холодный голос рассудка говорит мне, что вы оба, несомненно, правы. Но у меня всего одна жизнь, а это — грандиозный шанс приобрести замечательные впечатления, да к тому же мой пример может повлиять и на кого-то еще. Это сильнейшее искушение. Когда приходит беда, невозможно оставаться в стороне. Твой нежно любящий А”.

В итоге он поддался-таки искушению и подал официальное прошение в военное министерство, где указывал все свои заслуги и среди прочих своих преимуществ называл, как ни забавно, зычный голос: “Смею думать, что имя мое достаточно широко известно, и, если я пройду комиссию, несмотря на свой возраст, это может возыметь положительный эффект на остальных. Я могу обучать солдат — я делаю это каждый вечер. У меня есть опыт участия в боевых операциях, я был военным хирургом в Южной Африке. Мне пятьдесят пять лет, но я силен и вынослив, и у меня замечательно громкий голос, так что его слышно очень далеко, что может быть полезно на учениях. Если вы примете мое заявление, то я предпочел бы полк, набранный в Южной Англии, — лучше всего в Суссексе. С уважением, Артур Конан Дойл”.

Через несколько дней его прошение было вежливо отклонено.

С фронта приходили неутешительные известия. Немцы оккупировали большую часть Бельгии, вынудив отступить Британский экспедиционный корпус и части французской армии, а российские войска потерпели сокрушительное поражение в Восточной Пруссии, в битве при Танненберге, где в ходе четырехдневных боев понесли тяжелые потери.

Первой жертвой войны в семье Дойла стал капитан Малькольм Лекки, который проходил службу в Королевском медицинском корпусе. Тяжело раненный, он продолжал оказывать помощь своим боевым товарищам, но через четыре дня скончался, и посмертно был награжден орденом “За боевые заслуги”.

Что ж, коль скоро на действительную службу его не взяли, Дойл решил, что может обратить свое перо против врага, и написал тридцатидвухстраничный пропагандистский памфлет “К оружию!”, который вышел уже в августе. “Вся наша жизнь, — писал он, — была подготовкой к этому великому моменту”.

Если прежде Дойл относился к Германии очень хорошо, то теперь он утверждал, что немцы — люди малокультурные, совершенно неразвитые в “духовном и интеллектуальном смысле”. Он теперь напрочь игнорировал то, что книги немецких философов, писателей и ученых были неотъемлемой частью любой библиотеки, включая и его собственную; или, например, что первым нобелевским лауреатом по физике был немец. Он уверял, что немцы всегда относились к британцам с затаенной ненавистью. Словом, памфлет этот был чисто пропагандистским, не слишком объективным и показал, что Дойл порой видит мир лишь в черно-белом цвете.

Но как бы то ни было, памфлет, с легкой руки Ф.Е. Смита, члена парламента от партии консерваторов, — он снабдил брошюру своим предисловием, — разошелся огромным тиражом в Британии, США, Дании, Голландии и Аргентине. Дойл также предложил переработать издание, специально для немцев, чтобы они осознали свои ошибки и поняли, что дело их неправое. Непонятно было только, как быть с проблемой распространения этого опуса.

Очень скоро выяснилось, что опасения Дойла касательно немецких подлодок были ничуть не преувеличены. 22 сентября 1914 года немецкая подводная лодка U-9 потопила три британских крейсера “Абукир”, “Кресси” и “Хог”, которые несли дозор в Ла-Манше между устьем Темзы и голландским побережьем. На то, чтобы отправить ко дну 1459 человек и три военных корабля лодке с экипажем в 28 человек понадобился один час! “Молодой немецкий лейтенант и два десятка моряков погубили столько британцев, сколько пало в Трафальгарскую битву!” — с болью воскликнул Конан Дойл. Он тут же развернул кампанию в прессе (“Дейли кроникл” и “Дейли мейл”) за то, чтобы снабдить моряков спасательными жилетами, что, конечно, могло бы предотвратить многие жертвы. “Это хотя бы позволит беднягам продержаться на воде, пока не придет подмога”. Его влияние в обществе было столь велико, что адмиралтейство издало указ — приобрести 250 000 спасательных жилетов, со временем ставших обязательным снаряжением на флоте. “Дейли телеграф” писала в этой связи, что “флот должен благодарить сэра Артура Конан Дойла за новую экипировку, благодаря которой было спасено столько жизней”.

Но Дойл не собирался почивать на лаврах. Он обратил внимание на то, что деревянные шлюпки легко горят, и предложил заменить их надувными каучуковыми лодками, к тому же более компактными. Какой толк от спасательных кругов и жилетов, если “они лишь продлевают агонию” в холодной воде? В “Дейли мэйл” он опубликовал заметку, где говорилось: “Мы можем жертвовать кораблями, заменяя их другими, но мы не можем жертвовать людьми. Мы должны спасать их. Сейчас нет более насущной задачи. Мы сумеем сохранить душевное спокойствие, только если у экипажей кораблей будет достаточно шансов на спасение”.

Он был один из немногих общественных деятелей, кто настолько реалистично относился к своей деятельности, что называл ее “агитацией”. “Конечным итогом моей агитации стала выдача спасательных кругов и жилетов, а также (хочется в это верить) оснащение кораблей более надежными шлюпками. Стоит ли говорить, что я не дождался ни слова признательности от правительства. Но если какой-нибудь бедняга моряк, борясь с волнами, поблагодарил меня в душе, это лучшее, чего я желал бы. Ничто так не удручало меня в эту войну, как мысли о беспомощном положении отважных людей, которых приносили в жертву, когда так нетрудно было бы их спасти”.