Но не все его идеи были поддержаны военным министерством. Так, например, он предложил спускать шлюпки на воду до начала сражений, а также снабдить солдат бронежилетами, о чем писал еще во время Бурской войны. “Мне всегда казалось поразительным: ведь известны тысячи случаев, когда карманная Библия, портсигар, часы и прочие предметы спасали людей от осколков и пуль, — так почему бы не создать надежное средство защиты, вместо того чтобы уповать на счастливую случайность?”

Дойл привлек к сотрудничеству Герберта Фруда, фабриканта из Дербишира, и были созданы пробные образцы жилетов, которые успешно прошли испытания. Реакция была самая идиотская: фельдмаршал Дуглас Хейг, например, написал в своем отчете, что только трусы станут их надевать. А ведь возможно, они спасли бы жизнь родственникам самого Дойла, погибшим в ту войну: его двадцатилетнему племяннику Оскару Хорнунгу, павшему в сражениях на Ипре в 1915 году; его зятю Лесли Олдхему, мужу Лотти, погибшему спустя три недели. Смерть Оскара Конан Дойл воспринял особенно болезненно: в начале войны он обратился к дяде с просьбой, чтобы тот поспособствовал его зачислению в армию. “Я хочу только одного, — писал юноша, — попасть на фронт”.

У близкой подруги Джин Лили Лодер-Саймондс, которая жила вместе с Дойлами, на Ипре погибли трое братьев, еще один скончался в результате несчастного случая, а пятого ранили и взяли в плен.

Одним из немногих приятных событий той поры была публикация в “Стрэнде” повести “Долина страха”, где вновь фигурировал Шерлок Холмс. Она была встречена очень хорошо, и “Таймс” писала, что “перо Конан Дойла помогает нам хоть на пару часов забыть о войне”.

Строго говоря, “Долина страха” — это две повести, тесно между собой связанные. Первая, “Трагедия в Бирлстоуне”, представляет собой классический детектив, убийство в “закрытой комнате”. Вторая часть, “Чистильщики”, рассказывает предысторию, перенося читателей в Пенсильванию. Шерлок Холмс там почти не фигурировал, что немало огорчило публику.

Отсылая Гринхоу-Смиту повесть, Дойл сообщил ему, что это его “лебединая песня в жанре прозы”. Тот очень встревожился и попросил объяснить, что автор, собственно, имеет в виду. Дойл ответил, что финансово он вполне обеспечен и отныне может целиком посвятить себя историческим изысканиям. И в полном соответствии со своими замыслами приступил к масштабному проекту — истории Первой мировой войны, которая между тем была еще далеко не закончена.

Уже в 1914 году он вступил в оживленную переписку с высокопоставленными генералами и попросил их снабжать его свидетельствами очевидцев, документами, письмами и отчетами и рапортами любого рода. Вскоре несколько влиятельных военачальников выразили согласие сотрудничать с именитым автором. Он пишет об этом Иннесу, который тогда был во Франции и тоже поставлял брату информацию: “У меня руки так и чешутся писать историю этой войны. Мне крупно повезло, между нами говоря. Я получил доступ к дневникам генерала Смита-Дориена, обещают, что получу и записи Хейга. Добавь сюда такой источник, как генерал Бальфин, и ты поймешь, что я буду очень неплохо информирован. Я сделаю ценную вещь, которая, возможно, станет моим Magnum opus, моим главным произведением. Горжусь, что могу быть летописцем этой войны. Здесь нельзя рассчитывать на абсолютную точность, но, надеюсь, она будет правдива и интересна…”

Все перечисленные Дойлом генералы занимали ключевые посты в британской армии, и понятно, что сотрудничество с ними вдохновляло Дойла. Но он отнюдь не ограничился этим. Под конец войны он состоял в переписке с пятьюдесятью крупными армейскими чинами, и ежедневно почтальон приносил ему не менее пяти писем от них. Офицер Генерального штаба снабжал его рапортами и выписками из отчетов, что было согласовано с военным министерством. Впрочем, ему было отказано в доступе к официальным архивам, более того, начальник военной разведки был извещен, что Дойл пытается заполучить секретную информацию от высшего офицерства. Сэр Джон Френч, командующий Британским экспедиционным корпусом, которому Дойл намеревался посвятить первый том своей истории, поначалу дал на это согласие, но потом передумал. Его личный секретарь сообщил Дойлу го мая 1915 года, что военный цензор считает публикацию книги “нежелательной”, а потому “если она выйдет в печать, то посвящение следует убрать”.

Но Дойл не обращал внимания на препоны и усердно работал, убежденный, что трудится на благо отечества. Одна из служанок в Уиндлшеме, Кейт Пайн, вспоминала, что он вставал в шесть утра и сразу брался за перо. “Мы не смели тревожить его, никто к нему не заходил, а еду оставляли снаружи, у дверей в кабинет, на маленьком столике. Мы приносили ее и тихонько стучали к нему. Иногда он отвечал “Да, спасибо!”, а иногда никакого ответа не было”.

Все сведения, стекавшиеся к нему из разных источников, Дойл скрупулезно проверял, на что уходило немало сил и времени. Вот ответ на его запрос, который пришел из Парижа: “Будьте осторожны, используя эти данные. Здесь, похоже, была допущена тактическая ошибка… не будем забывать и о руководстве”. Его корреспонденты были зачастую куда более откровенны с ним, чем с коллегами, и позволяли себе жаловаться на глупость и просчеты начальства.

В феврале 1915 года в “Таймс” вышла статья, написанная по материалам германской прессы, из которой следовало, что его пропагандистский рассказ “Опасность!” был взят немцами на вооружение, и атаки немецких подводных лодок проходили по сценарию, предложенному Дойлом; более того, что именно оттуда они почерпнули идею топить все британские торговые суда, вошедшие в немецкие воды, что и было закреплено в приказе от 18 февраля того года. Пришлось немедленно публиковать опровержение: “Стоит ли говорить, как мне больно думать, что написанное мною враг использовал против моей страны. Я писал свой рассказ, предупреждая об опасности, и объяснял, как ее можно избежать”.

Он становился нетерпим, а порой и откровенно жесток. В дешевом пропагандистском издании уверял, что немцы — “нация убийц”; утверждал, что отношения двух стран порушены навеки: “Никогда более ни один немец не будет желанным гостем на нашей земле. Ни один наш студент не поедет в Дрезден учиться музыке, а в Лейпциг или Мюнхен — искусству… Глубочайшая пропасть пролегла между нашими народами…” Узнав, что сестру Красного Креста Эдит Кавелл расстреляли за организацию побега солдат союзников в Голландию, он тут же предложил расстрелять в ответ троих немецких высокопоставленных военнопленных. Его принцип был прост: око за око. А потому — расстрелять всех пленных немецких летчиков, “ибо это единственный аргумент, который понятен их командованию”.

Что ж, он имел возможность произнести вслух то, о чем думали миллионы его соотечественников. Его мысли ничем не отличались от их — люди были в ужасе от того, что творили немцы. Давно уже рухнули радужные иллюзии, что война закончится к Рождеству. Враг оказался силен и беспощаден, и Дойл лишь напоминал согражданам, что война идет не на жизнь, а на смерть.

Леди Конан Дойл тоже старалась быть полезной отечеству. Неподалеку от Уиндлшема она организовала приют для бельгийских беженцев, а ее муж отдал целый флигель в распоряжение солдат и раз в неделю устраивал обед для канадских офицеров. Кроме того, семейный рацион был урезан на четверть — прислуги, впрочем, это не коснулось.