временем делает химию. Он достаточно умен, чтобы самостоятельно одолеть программу старшей школы, если он того захочет.

– Почему ты бросил заниматься по углубленной программе?

– Я не бросал. – Но он ничего больше не объясняет, а ему вовсе не свойственно хранить что-то в секрете.

– Так что произошло?

– Э, ну… – Испытывать нехватку слов для него тоже нехарактерно. – Меня отчислили.

– Отчислили?

– Выгнали.

Не могу представить, что Эван способен на что-то столь плохое, чтобы его могли откуда-то выгнать.

– Почему?

Опять длинная, неловкая пауза, а потом:

– Я списывал.

Он выглядит таким пристыженным, что я невольно смеюсь.

– Эван, это не так уж и страшно. Все это делают.

– Нет, не все. – Он, кажется, шокирован. – Я никогда не делал этого прежде.

– Тебя в первый раз застукали за списыванием? – Я снова смеюсь, но Эван так расстроен, что я начинаю чувствовать себя виноватым из-за своего легкомысленного отношения к этому. – Прости, но я не могу представить, что они прогнали тебя за один-единственный проступок. Ты получал предупреждения?

– Это… все было не так. Когда учитель застукал меня, я стал все отрицать. Врать было глупо – он видел, как я списывал. Но я… я просто растерялся. И наехал на него.

Представление Эвана о наездах наверняка разнится от моего.

– Все было настолько плохо?

– Достаточно плохо для того, чтобы он вызвал школьного охранника.

– Черт.

– Ага.

– Ну, он отреагировал неадекватно.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я уверен, ты не угрожал ему.

– Ну, я кричал, вышел из себя.

И я вспоминаю, как нечто подобное случилось со мной, когда Блэр прочитал ту статью.

– По-моему, это смахивало на паническую атаку. – А люди, похоже, не знают, как в таких случаях поступать.

Эван быстро вертит карандаш большим и указательным пальцами, и тот начинает казаться резиновым.

– Я не собираюсь оправдываться, но я действительно был на нервах.

– Это случилось в прошлом году?

– Да.

Примерно в то время, когда директор Гардинер сказал мне, что Эван не может больше выносить травлю.

У меня становится нехорошо в желудке.

– Я тогда страшно разозлился на себя, – продолжает он. – Стань я лучшим учеником в классе, мне было бы легче рассчитывать на стипендию.

– А ты был на пути к этому?

– В девятом классе у меня был самый высокий средний балл в классе.

– Но ты до сих пор учишься только на отлично.

– Да, но это не одно и то же. Отметки в обычных классах имеют совсем другой вес, и я не могу соперничать с теми, кто занимается по углубленной программе.

– О…

– Это просто… достает. Я совершил всего одну ошибку, и из-за этого до пятидесяти лет буду выплачивать долги. – Он оставляет в покое карандаш, и тот приобретает обычные очертания. – У меня нет оправданий.

Он снова принимается за химию, а я задумываюсь. В течение нескольких минут слышен лишь шелест переворачиваемых страниц и то, как карандаши царапают бумагу. Наконец я говорю:

– Эван?

– Хм-м?

– Я хочу заплатить за твою учебу в колледже.

Он вскидывает голову, и я улыбаюсь ему.

Он оставляет мою улыбку без ответа.

– Что не так?

– Сайерс, ты не можешь делать такие вещи.

– Но я стараюсь быть хорошим. А такой поступок даже нельзя назвать хорошим. Потому что для меня это пустяк.

Брови Эвана взлетают ко лбу.

– А ты знаешь, сколько стоит обучение в медицинской школе?

– Двести тысяч долларов?

– Какой же это пустяк?

– Я сказал, что это пустяк для меня.

– Сайерс… – Эван потирает переносицу, и у меня создается впечатление, будто я сделал ему больно. – Это зарплата моего отца за пять лет. Пять лет платы за жилье, за автомобиль, за электричество, за еду – и никаких сбережений. Ты это понимаешь?

– Да, понимаю. – Я разочарованно вздыхаю. – Но в том-то все и дело. Если у меня есть такие деньги и я могу потратить их на что-то хорошее… Мне просто очень хочется сделать что-то хорошее.

Выражение лица Эвана смягчается:

– Я знаю это.

Восемьдесят восемь

– Привет, Сайерс. – Мама Пенни с улыбкой открывает мне дверь. – А Ники спит.

– О, простите. Нужно было сначала написать.

– Не беспокойся, входи. – Она открывает дверь шире, и я вхожу в дом. Здесь всегда хорошо пахнет, похоже, стиральным порошком и открытыми окнами. – Вообще-то… – Она понижает голос до шепота. – Ты не мог бы побыть здесь, пока я сбегаю в магазин? Когда я хожу туда одна, получается гораздо быстрее.

– Конечно, – быстро отвечаю я, готовый помочь.

Сажусь на диван, обитый тканью в цветочек, а она перебрасывает через плечо сумочку.

– Я ненадолго.

– Не спешите.

Она идет посмотреть на спящего Ники, а потом уходит.

В доме тихо, только гудит холодильник и тикают часы. На стене напротив висит календарь, который Ники любит показывать мне каждый раз, когда я бываю здесь. Числа на его страницах зачеркнуты разноцветными крестиками – Ники считает дни до возвращения Пенни.

У меня перед глазами появляется картинка. Мы с Пенни в подвале в страхе прижимаемся друг к другу и плачем друг другу в волосы: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя».

Медленно моргнув, я сильнее вжимаюсь в мягкую диванную подушку – и просыпаюсь оттого, что кто-то приподнимает мне веко.

Глаза Ники всего в сантиметре от моего глаза, и я вижу в нем свое перевернутое отражение. Резко подаюсь назад, а он зажимает себе рот ладошками и смеется. Я заснул в очень странной позе – моя голова под диванной подушкой, а не на ней, а ноги закинуты на подлокотник.

– Ты Златовласка! – кричит он, прыгая на диване. – А я медведь!

– Ты медвежонок? – спрашиваю я и тру глаза.

– Нет! – обиженно протестует шестилетний ребенок. – Я Медведь-Папа! – Он рычит, прыгает на мне и тянет меня за волосы. – Вот только Златовласка – не мальчик, – серьезно добавляет он.

– Тогда я буду ее братом.

– И моим братом!

– А я думал, ты Медведь.

– Я теперь Медведь-Брат.

Я теряю нить этого сюжета.

– Мы оба братья, и мы проникли сюда. – Он прикладывает палец к губам. – ШЕПЧИ!

Не думаю, что Ники понимает значение этого слова.

– А теперь мы братья-супергерои. – Он прилепляет к своей майке игрушечный полицейский значок, завладевает моей рукой и ведет меня – на цыпочках – по дому. – Не позволим плохим парням войти сюда. Хорошо? – Он поднимает на меня свои большие карие глаза.

– Договорились.

– Они не заберут меня, или тебя, или маму, или никого.

Я сжимаю его руку:

– Хорошо.

Восемьдесят девять

Мы с Эванам готовимся к экзаменам в шумном «Старбаксе».