довольно долго оставался черным. Несколько слабых проблесков, ничего больше, и экран опустел.

Мари сказала:

– Это лучше вырезать, никто не поймет. Слишком темно.

Юнна отключила кинопроектор и зажгла лампу на потолке, она промолвила;

– Как раз здесь и должно быть абсолютно черно, графически черно. Но теперь там побывала ты, разве не так?

– Да, – ответила Мари. – Я там побывала.

Вестерн категории «В»[57]

Юнна пришла с бутылкой бурбона[58], графином воды и коробкой сигарилл «Кортес».

– Ага, – сказала Мари, – у нас будет Дикий Запад! Это вестерн категории «В»?

– Да! Ранняя классика.

В комнате было довольно холодно. Мари завернулась в одеяло.

– Когда будем смотреть?

– Собственно говоря, – сказала Юнна, – собственно говоря, лучше бы мне посмотреть этот фильм в одиночестве.

– Обещаю не говорить ни слова.

– Да, но я знаю, о чем ты думаешь, и поэтому не могу сосредоточиться. – Юнна налила бурбон в стаканы и продолжила: – Ты считаешь, что вестерн снова и снова злоупотребляет одной и той же темой. Может быть… Но надо понимать, что американцы влюблены в свою историю, которая была такой короткой и стремительной, они говорят о ней снова и снова… Ты влюблена в Ренессанс? А какое тебе дело до древних египтян? Или китайцев?

– Не особенное, – ответила Мари. – Они просто существуют, то есть существовали.

– Замечательно! Не думай, что я защищаю второсортные вестерны, но только представь себе, как это было вначале… Отвага! Отвага и терпение! И любопытство – оказаться среди самых первых, кто открывает и завоевывает новую страну, новый континент!

– Завоевывает! – повторила Мари и плотнее завернулась в одеяло.

– Да-да! Только не говори мне об индейцах и всего прочего о пресловутой жестокости, о произволе, такое случалось с обеих сторон. Большие начинания всегда влекут за собой азарт и горячность, это ведь так, не правда ли? Посмотри на их маленькие заброшенные поселения в самых пустынных местах, подумай о том, в какой опасности они все время жили… Им необходимо было обрести строгое, непреклонное чувство справедливости, необходимо обрести закон на свой собственный лад, чего бы это ни стоило…

Юнна отложила сигариллу в сторону.

– Не тянет, – сказала она, – неважный сорт!

Мари заметила, что, возможно, сигариллам пришлось слишком долго ждать, они залежались, и Юнна продолжила:

– Возможно, беззаконие обладает своими собственными законами. Разумеется, случались ошибки, они жили так бурно, что попросту не успевали подумать; это моя точка зрения. Но ошибки случаются и теперь, разве нет? Вешают, так сказать, не того парня.

Наклонившись, Юнна серьезно разглядывала свою подругу.

– Чувство чести, – сказала она. – Поверь мне, никогда чувство чести не было столь сильным, как в то время. Дружба между мужчинами… Ты говорила, что у них идиотские героини. Но убери их, забудь их – и что ты найдешь? Дружбу между мужчинами, которые неизменно благородны по отношению друг к другу. Это главная идея вестерна.

– Я знаю, – сказала Мари, – они честно дерутся, а потом – друзья на всю жизнь. Если самого благородного из них в конце концов не подстрелят, он жертвует собой под звуки дешевой музыки.

– Опять ты злишься, – сказала Юнна.

Она сняла салфетку, прикрывавшую экран телевизора, и вставила кассету.

– Но все-таки! – продолжала Мари. – Все именно так, как я говорю: все время одно и то же. Они скачут верхом точь-в-точь мимо тех же самых гор и тех же водопадов и такой же мексиканской церкви. И мимо тех же салунов. И воловьих упряжек. Неужели они никогда не устанут от этого?

– Нет! – ответила Юнна. – Они не устанут. Идея в том, чтобы снова увидеть то, что ты представлял себе… о чем ты мечтал, разве не так? Воловьи упряжки, что пробиваются вперед сквозь неизведанное, вопреки опасности. Будь это замечательный вестерн, второсортный или совсем плохой, все равно они знают, что должно быть именно так, и они горды этим, и, быть может, это дает утешение. Так я полагаю.

– Да, – сказала Мари, – да, возможно, это правда.

Но Юнна, войдя в азарт, запальчиво заявила, что Мари, мол, не права, когда является сюда и говорит о повторах, о том, что все время одно и то же, и вообще… с ее новеллами точно так же: одна и та же тема снова и снова, а теперь она может задернуть шторы, через три минуты начинается.

Мари уронила одеяло на пол и чрезвычайно медленно сообщила:

– Думаю как раз сейчас пойти и лечь спать.

Заснуть было трудно. То они скачут галопом мимо Красной горы! Ха-ха! То играют в покер в Honky-tonk… Они разбивают бутылки, девушки кричат. Лестница, ведущая наверх, скрипит и разлетается на куски!

Мари проснулась от звуков трубы и тотчас поняла: фильм добрался до момента, когда отважные герои сражаются в последнем форте; быть может, там сотворили что-то скверное с индейцами, – все, кроме тех, кто погиб, возможно, прощают всех. Теперь играют «My darling Clementine»[59], и, стало быть, эта Клементина наконец поняла, кого она все время любила.

А теперь Юнна выключает телевизор, перематывает ленту в кассете обратно. Она чистит зубы, ложится и не произносит ни слова.

Мари спросила:

– Хороший фильм?

– Нет. Но я все-таки сохраню его.

– Во всяком случае, «My darling Clementine» мне нравится, – сказала Мари. – Эта мелодия повторяется у них всякий раз, но по-своему она хороша!

Юнна встала и закрыла окно, в которое залетал снег. В комнате было очень спокойно. Прежде чем заснуть, Мари спросила, могут ли они посмотреть этот вестерн как-нибудь в другой раз, и Юнна ответила, что, пожалуй, это возможно.

В большом городе Финиксе[60]

После долгой поездки автобусом через весь штат Аризона Юнна и Мари прибыли поздним вечером в большой город Финикс и поселились в первом попавшемся отеле недалеко от автовокзала. Отель назывался «Маджестик»[61] – неуклюжее, тяжеловесное здание постройки двадцатых годов, с претензией на высокий стиль: холл с длинными стойками красного дерева под сенью пыльных пальмовых листьев, широкая лестница, ведущая ввысь, во мрак верхних этажей, ряд оцепенелых, обитых бархатом диванов… Все было чересчур большим, кроме портье, совсем маленького под венчиком седых волос. Он дал ключи от номера и бланки, которые надо было заполнить, и сказал:

– Лифт в вашем распоряжении еще двадцать минут.

Лифтер спал сидя, он был еще старше, чем портье. Он нажал кнопку третьего этажа и снова уселся на свой обитый бархатом стул. Лифт казался большой гремучей клеткой, украшенной бронзовым орнаментом; он поднимался очень медленно.

Юнна и Мари вошли в свой номер: неподвижная