Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, ты себе представляешь?! – спросила она. – Кактусы – даже не цветы, а ведь за вход в сад еще и платить надо.
– Худо дело, худо! – печально произнес завсегдатай. – Сорняки в чистом виде! На прошлой неделе я очистил от кактусов целую гору у Робинсонов. Заплатили они плохо.
– Вам надо показать здесь что-нибудь приятное, – сказал сосед слева, – посмотрите – красивая маленькая безделка, что должна бы раскупаться, но, увы, нет!
Он расставил на стойке трех маленьких пластмассовых собачек, одну розовую, одну зеленую, одну желтую, и собачки начали маршировать бок о бок, зеленая шла впереди. Мари посмотрела на Юнну, но Юнна покачала головой, это означало: «Нет, он не пытается продать их нам, он только хочет нас развлечь!»
Обычная давка, джук-бокс, удары бильярдных киев позади в углу, мирный поток беседы и внезапный смех, голос, что повышается, дабы возразить или что-то объяснить, и люди, которые все время приходят и так или иначе получают место за столиками. Анни работала как одержимая, но в этом не ощущалось никакой нервозности, ее улыбка была не деланой, а ее собственной, и то, что она торопилась, вовсе не означало, будто ей недостает времени.
Они ушли из бара, чтобы вернуться обратно в отель. Широкая улица была пустынна, и лишь в немногих окнах горел свет.
– Сад кактусов! – разразилась Мари. – Нечего было его высмеивать! Он возделан с такой тщательностью, с такой любовью. Только песок да песок, всё – колючее и серое, кактусы – высокие, как статуи, или такие маленькие, что нужно поставить ограду, чтобы их не затоптали, об этом надо написать на табличке. Это сад мужества!
Она добавила:
– Верити, ты тоже очень мужественная!
– О чем ты?
– Об этом городе. Об отеле.
Верити спросила:
– Почему вы так серьезно ко всему относитесь? Кактусы любят песок и справляются с жизнью, они растут как хотят! Написать на табличке – какая глупость! А мне хорошо живется в отеле «Маджестик», я знаю всех стариканов и все их фокусы и выходки, и знаю Анни, а теперь я знаю вас, у меня есть все, что мне надо. А Финикс – всего лишь место, где тебя случайно угораздило жить, не так ли? И чего тут такого странного?
Портье проснулся, когда они пришли.
– Верити, – сказал он. – Вам придется подняться по лестнице, ну, ты сама знаешь… Но утром лифт снова будет работать.
Лифт был украшен черными бантиками. Пока они поднимались по лестнице, Верити объяснила:
– Альберт умер в полдень на втором этаже. Так мы воздаем ему честь!
– Ох, я сожалею! – сказала Мари. – Sorry![68]
– Никаких sorry, теперь ему не надо праздновать этот день рождения, которого он так боялся. Юнна, когда ты получишь свои фильмы?
– Завтра.
– И вы поедете дальше, в Тусон?
– Да!
– Пожалуй, такого бара, как у Анни, в Тусоне нет. Я слышала худое об этом городе, да, худое.
В номере Верити расставила всю обувь, которую только нашла, на прямом марше к двери и повернула цветочные вазы вверх дном. Гардины были задернуты, а чемоданы открыты. Поведение Верити было совершенно ясно.
Назавтра фильмы Юнны были проявлены. Она смогла посмотреть их поездку в автобусе по Аризоне на экране маленького кинопроектора, который владелец бутика поставил на прилавке в угоду туристам. Юнна и Мари смотрели молча. Это было ужасно! Неясные, похожие на вспышки молнии, поспешно мелькающие картины, разрезанные на части телеграфными столбами, соснами, изгородью, опрокинутый и снова вставший на место, а потом ринувшийся дальше ландшафт… ничего не понятно!
– Спасибо! – поблагодарила Юнна. – Думаю, достаточно! Я давно не держала камеру в руках.
Владелец бутика улыбнулся ей.
– Но Grand Canyon[69], – сказала Мари, – нельзя ли нам посмотреть хотя бы маленький кусочек, please![70]
И Grand Canyon предстал во всем своем огненно-багровом величии в лучах восходящего солнца. Там Юнна крепко держала камеру в руках и не пожалела времени. Это было красиво.
Они отправились обратно в отель и встретили в коридоре Верити, которая тотчас спросила:
– Хорошо получилось?
– Очень хорошо! – ответила Мари.
– И вы правда хотите завтра уехать в Тусон?
– Да!
– Тусон – ужасный город, уж поверьте мне, там и снимать-то нечего. – Верити резко повернулась и, продолжая убирать коридор, крикнула через плечо: – Увидимся вечером у Анни!
В баре Анни все было как обычно, прежние посетители были здесь, и все поздоровались с небрежной любезностью, все получили, как обычно, банановый коктейль – «on the house». Игра в бильярд была в полном разгаре, а джук-бокс играл «The Horse with No Name».
– Все как обычно, – сказала Мари и улыбнулась Верити.
Но у Верити не было желания болтать. Человек с пластмассовыми собачками тоже был там; зеленая, розовая и желтая бежали наперегонки по стойке.
– Возьмите их с собой, – сказал он. – Порой, когда время тянется, можно держать пари, кто добежит быстрее.
На обратном пути Верити сказала:
– Я забыла спросить Анни, не заболел ли Джон ангиной. Когда отходит автобус?
– В восемь часов!
Когда они подошли к отелю, мимо с громким воем промчалась по пустынным улицам пожарная машина. Ночь была ветреная, но очень теплая.
Верити спросила:
– Попрощаемся сразу, так, чтобы дело было сделано?
– Так мы и поступим, – ответила Юнна.
В номере Юнна включила магнитофон.
– Послушай-ка это, – сказала она. – Думаю, будет интересно.
Звуки джук-бокса сквозь бурное кипение людской болтовни, ясный голос Анни, удары кия, звон кассового аппарата – пауза, и их шаги по улице, а в конце – вой пожарной машины и тишина.
– Почему ты плачешь? – спросила Юнна.
– Сама толком не знаю. Быть может, это пожарная машина…
Юнна сказала:
– Мы пошлем Верити красивую открытку из Тусона с видом города. И еще одну – Анни.
– Красивых открыток с видом Тусона нет! Там ужасно!
– Мы можем еще ненадолго остаться здесь!
– Нет! – ответила Мари. – Повторов не надо. То был бы ошибочный конец.
– Ну ладно, писательница! – сказала Юнна и отсчитала нужное число витаминов на завтра в две маленькие рюмки.
Владислав
Снег выпал рано, метель, сопровождаемая резким ветром, завывала уже в конце ноября. Мари отправилась на железнодорожную станцию – встретить Владислава Лениевича. Его поездка из Лодзи via[71] Ленинград готовилась месяцами; без конца возобновлялись ходатайства, рекомендательные письма, собирались бумаги, медленно проходившие сквозь бесчисленное множество недоверчивых инстанций. Письма к Мари становились все более и более взволнованными.