Шахди Фероз молча смотрела на Марго.

— Отличный вопрос, дорогая. Нам просто необходимо выяснить, кто такой этот таинственный доктор!

— Еще бы! И чем скорее, тем лучше. У нас всего неделя до того, как он убьет Энни Чапмен. — Марго отсутствующе смотрела на здание с противоположной стороны площади, когда в голове ее замаячила еще одна мысль, маленькая деталь, которой недоставало для полноты картины. — Если он знал Ист-Энд так хорошо, как мне кажется… — Она осеклась, внезапно поняв, куда смотрит. — О Боже! Посмотрите, что там! Большая Синагога! Еще один еврейский след! Сначала Образовательный клуб, потом он убивает Кэтрин Эддоуз практически на пороге синагоги. И потом он пишет мелом антисемитские надписи на стене дома по Гульстон-стрит!

Шахди внимательно посмотрела на синагогу, расположенную с противоположной стороны Митр-сквер.

— Вы понимаете, что до сих пор этого никто не замечал? Того, что синагога стоит на Митр-сквер? Я потрясена, мисс Смит. Одно убийство, как послание сразу двум адресатам: он бросил ее между домом полисмена и священным местом иудеев. Или даже трем адресатам, если принять в расчет ту издевательскую записку мелом в другом полицейском округе!

Марго вздрогнула.

— Да. Мне от этого как-то не по себе. Он хитер. И это пугает еще сильнее.

— Дорогая, — мягко заметила Шахди. — Все серийные убийцы пугают. Если бы мы только могли устранить бедность, унижения, социальную незащищенность, порождающие таких монстров… — Она с досадой тряхнула головой. — И все равно останутся такие, объяснить которых мы не сможем, разве что чисто животными мотивами или склонностью искать порочных наслаждений, играя чужими жизнями.

— Как бы вы ни смотрели на это, — пробормотала Марго, — если подумать хорошенько, люди ненамного лучше обезьян, верно? Просто оболочка цивилизованности делает их внешне симпатичнее, только и всего. — Марго не удалось скрыть горечи, сквозившей в ее голосе. Ее опыта общения с человеческой жестокостью хватило бы на несколько жизней, а ведь ей еще не исполнилось восемнадцати.

Шахди удивленно округлила глаза.

— Что такого случалось с вами, милая, что вы говорите так в свои годы?

Марго раскрыла рот для резкого ответа, но в последнее мгновение прикусила язык.

— Я жила в Нью-Йорке, — хрипло ответила она. — Вонючее место. Воняет едва ли не хуже, чем это. — Она кивнула на спешащих мимо бедно одетых людей, на женщин, заглядывавшихся на проходящих мужчин, оборванных детей, игравших в грязи перед школой сэра Джона Касса, — у родителей не было денег даже на то, чтобы послать их в благотворительную школу, какую много лет назад окончила Кэтрин Эддоуз… В нарушение новых законов родители не посылали их и в публичные школы, экономя несколько монет на пропитание. Сколько из этих играющих в мяч чумазых девочек через несколько лет будут слоняться по этим улицам, предлагая себя по цене краюхи хлеба и стакана джина?

Они ушли с Митр-сквер и двинулись обратно на восток, в зону ответственности Столичного полицейского округа. Они прошли по Миддлсекс-стрит, сплошь уставленную лотками торговцев одеждой, за что улица и получила прозвище Питтикоут-лейн. Проталкиваясь через толпу, Марго и Шахди продолжали записывать все окружающее в свои журналы. Женщин, торговавшихся из-за поношенных пальто, линялых платьев и юбок, шалей и шерстяного белья, называвшегося здесь «комбинациями». Мужчин, рывшихся в кипах штанов, рубах и башмаков. Детей, плаксиво клянчивших у матерей купить дешевую жестяную игрушку, на которую у тех не было денег. И людей, сбившихся в кучки и сердито судачивших о том, что «…надо что-то поделать с этим, вот что я скажу. На улицах ни фонаря, темно как в яме, режь глотку кому угодно — никто и не заметит. А эти констебли из „Эйч“ — что им до нас, а? Мою лавку уж три раза грабили за прошлую неделю, в дневное время, а куда смотрели констебли, я вас спрашиваю? Да мы все им по фигу, вот что я скажу. И всем мы по фигу — весь Ист-Энд…».

И чуть дальше по улице: «Говорю вам, ребята, ждите беспорядков на улице, ох ждите. За работу в доках нам гроши платят. А мой брат на фабрике вкалывает по двенадцать часов в день, шесть дней в неделю, а домой приносит шесть пенсов в неделю — это на жену-то да пятеро детишек. Господь помоги им, коли он вдруг заболеет, вот что я скажу. А свояченица моя промышляет на улице, ровно как бедная Полли Николз, потому как я не могу кормить — ни ее, ни ее малышню. У меня у самого семь ртов, а на верфи мне хоть бы на пенни больше платили, чем брату на фабрике…»

Марго срезала путь по Белл-лейн, подальше от немытых тел, от запаха пота, грязи и отчаяния. Оттуда она свернула на север по Криспин-стрит до пересечения с Дорсет-стрит, одной из самых печально известных улиц Лондона, застроенной ветхими, неотапливаемыми ночлежками. «Дуся-стрит», как прозвали ее местные жители, еще только просыпалась, хотя солнце встало уже давно. Многие из женщин, проводивших ночь в этих домах, занимались своим ремеслом до пяти или шести утра, потом падали в первую доступную кровать и спали до тех пор, пока хозяева не выгоняли их.

Миллерс-корт, место пятого из известных убийств Потрошителя, находился совсем рядом с Дорсет-стрит, за выходившей на Коммершл-роуд подворотней. Прямо напротив ведущей к Миллер-корт арки располагался ночлежный дом Кроссингем, где останавливалась Энни Чапмен, когда у нее хватало денег. Похоже, убийца выбирал своих жертв из одного квартала.

Марго и Шахди Фероз миновали москательную лавку в доме номер двадцать семь по Дорсет-стрит и нырнули в подворотню. Лавка принадлежала Джону Маккарти, тому самому, у которого снимала квартиру Мэри Келли. Шесть маленьких домишек, побеленных в тщетной попытке придать им более почтенный вид, окружали двор, в котором через три месяца произойдет последнее из убийств Потрошителя. Торговля в лавке Маккарти в это утро пятницы шла довольно бойко, а из открытых окон слышались визгливые голоса его отпрысков.

Из окна дома номер тринадцать высунулась потрясающе красивая молодая блондинка.

— Джозеф! Иди завтракать, милый!

Марго вздрогнула, потом перевела взгляд на крепко сбитого мужчину, спешившего через двор к дому номер тринадцать. Девушка уже ждала его у двери, и они поцеловались. Боже мой! Это же Мэри Келли! И ее безработный сожитель, рыбный грузчик Джозеф Барнет! Смех Мэри Келли продолжал доноситься из открытого окна, а потом она запела модную тогда «Собирала я фиалки на могиле матушки…». Марго вздрогнула. Эту же песню она будет петь в ночь убийства.

— Идем отсюда! — хрипло произнесла Марго и неверным шагом направилась обратно в подворотню. Шахди Фероз догнала ее, когда она уже поравнялась с москательной лавкой.

— Что случилось, Марго? — Большие темные глаза смотрели на нее с тревогой.

— Ничего, — поспешно отозвалась Марго. — Просто это потрясло меня сильнее, чем я думала, вот и все. Думать о том, что случится с этой бедняжкой…

Мэри Келли изувечили хуже всех остальных жертв: части ее тела были разбросаны по всей комнате. И Марго ничего не могла с этим поделать, никак не могла спасти ее. Она вдруг с пугающей отчетливостью поняла, как должна была себя чувствовать мифическая прорицательница Кассандра из Трои, в честь которой получила свое имя Йанира Кассондра. Глядеть в будущее и не видеть ничего, кроме смерти, — зная, что ничего не изменишь… Это ощущение было гораздо хуже всего того, что испытывала Марго в свои прошлые путешествия по Нижнему Времени. Хуже даже того, что она ожидала, готовясь к этому «Потрошительскому туру».