выключает мотор. – Раз наше путешествие затянулось, давайте знакомиться: Сергеев, журналист.

– Просто Лена, – называет себя девушка.

– Удивительный это город, – задумчиво говорит корреспондент, окидывая взглядом окрестность, – что ни шаг – чья-нибудь судьба. Видите вон тот столб с часами?

Девушка с равнодушней вежливостью смотрит в указанном направлении. Обычный железный столб, обычные уличные часы. На фоне этих часов звучит голос Сергеева:

– А вот двадцать лет назад…

Тот же столб, но обезображенный снарядными ранами, черный, покосившийся, и на нем часы с разбитым стеклом, с оборванной минутной стрелкой…

За часами исщербленная осколками стена дома, где помещается военная комендатура, на ней надпись: «Отстоим волжскую твердыню». Парень в ватнике и ушанке с ведерком в руке, взобравшись на труду щебня, кистью вписывает букву «Р», теперь надпись читается: «Отстроим»…

Под часами нетерпеливо прохаживается маленькая женщина. Вот она остановилась и с радостной улыбкой на нежном тающем лице смотрит на работу доморощенного художника. И другие люди, проходившие по улице, – военные и штатские – не оставляют без внимания эту крошечную поправку в лозунге, за которой целая эпоха.

Нетерпеливо-ожидающий взгляд женщины обратился к комендатуре. Она вздохнула и подняла голову, чтобы посмотреть, который час, но время на часах давно замерло. С досады, то ли на себя, то ли на часы, женщина сердито топнула ногой. Ей неможется, она проводит рукой по пылающему лицу, распахивает свой романовский полушубок, и мы видим, что ей вскоре предстоит стать матерью.

Из комендатуры быстрым шагом выходит статный, с седыми висками военный; в петлицах у него ромбы и «гадючка» – эмблема медицинской службы. Он подходит к молодой женщине.

– Заждалась, бедная! – говорит он с нежностью. – Все в порядке, вот пропуск… Ты что это – душа нараспашку?.. – он заботливо и властно застегивает на ней полушубок.

– «Старый мрк, грозный муж!»… – любовно говорит женщина.

– Нельзя так, Ниночка, надо себя беречь. И в дороге…

Он не успевает договорить. Где-то совсем близко раздается громкая автоматная очередь. Чей-то испуганный крик. Метнулись в разные стороны прохожие.

Военврач оборачивается и видит…

…из подвала, поливая улицу автоматными очередями, выскакивает немецкий солдат, худой, грязный, с безумным взглядом, с черным, перекошенным от ярости лицом. Солдат стреляет вслепую: вдоль улицы, по развалинам, ввысь, будто желая расстрелять само небо, и вдруг замечает близ себя двоих людей. Что-то меняется в его лице, словно невидящие глаза загорелись почти сознательной волей. Он опускает автомат и надвигается на военврача и его жену. Нашаривая пистолет, военврач прикрывает собой жену и тут же падает, прошитый пулями. Немец продолжает расстреливать упавшего. Жена бригврача кидается вперед, вырывает у него автомат и убивает солдата.

А затем, шатаясь, с лицом, искаженным дикой мукой, она подходит к убитому и падает на его тело…

…Снова шоссе и разъезд, уже не загроможденный товарняком, трогаются машины, и включается в общее движение «Москвич».

Лицо Лены задумчиво и как-то взволнованно-серьезно, видимо, рассказ ее тронул.

– А вы не знаете, что было дальше с этой женщиной? – тихо спрашивает она.

– …Но вы торопитесь на вокзал?..

– Я успею.

Корреспондент прибавляет скорость, обходит вереницу машин, и вскоре слева от них возникает железнодорожная станция: «Бекетовка». Они подъезжают к зданию станции и останавливаются.

Сергеев жестом предлагает Лене выйти из машины.

Они медленно идут к станции.

– Этот самый медленный поезд на свете уходил отсюда, из Бекетовки, – начинает свой рассказ корреспондент…

…К длинному товарному составу нескончаемой чередой брели немцы: в шинелях с поднятыми воротниками, в пилотках, натянутых на уши, с ногами, закутанными в солому, войлок, тряпки, с обмороженными, худыми, смертельно усталыми лицами. Бывший цвет немецкой армии, ныне это сломленные люди, на собственной плачевной участи убедившиеся в безнадежности развязанной Гитлером войны. Один из немцев падает. Конвойный казах подходит и слегка подталкивает его носком сапога: «Штеен!» Снизу вверх глядят испуганные, умоляющие глаза молодого немца.

– А что б тебя!.. – с брезгливой жалостью бормочет конвойный, наклоняется и, ухватив немца под микитки, почти несет его к теплушке.

В конце эшелона прицеплен старенький, дачного вида, вагончик с деревянными стенами и окошечками, как в крестьянских избах. Такие вагончики нередко служат жильем рабочим-железнодорожникам.

И здесь идет посадка. Парень в военной форме, с черной повязкой на глазу, подсаживает на ступеньку девочку лет семи-восьми с большими, задумчивыми, серьезными до мрачности глазами.

Подходит человек с погонами майора и туго набитым корреспондентским планшетом, в руке у него цинковое ведро. Левая рука на перевязи. В человеке, хоть он и молод, без труда можно узнать корреспондента Сергеева. Он опускает ведро на землю и помогает забраться в вагон молодой беременной женщине, жене погибшего бригврача. Следом за ней поднимается ее подруга, черненькая девушка, похожая на галчонка.

Подходят трое одинаково одетых мужчин: на всех шинели, поверх дождевики, ушанки, через плечо полевые сумки. Один из них, самый молодой, опирается на палочку.

– Ого! – весело приветствует их Сергеев. – Весь цвет обкома! Куда путь держим?

– На места! – отвечает пожилой инструктор Сердюков. – Это что – боевой трофей? – щелкает он пальцем по цинковому ведру.

– Там миноги, – поясняет корреспондент.

Инструкторы дружно смеются.

– Трогательное единодушие, – замечает маленький, полный инструктор Афанасьев.

Слышится сильный паровозный гудок. Бойцы задраивают дверцы теплушек, набитых пленными.

– Прошу садиться в спальный вагон прямого сообщения с тем светом! – басит Сердюков, и его товарищи поочередно забираются в вагон.

Лязгают буфера, содрогается всем своим дряхлым телом вагончик. И тут, запыхавшись, подбегает полная, немолодая, со свежим, розовым лицом женщина. Она швыряет свои узлы в вагон.

– Скорей, мамаша! – кричит Сердюков и помогает женщине взобраться на площадку.

– Спасибо, милок! – добродушно улыбается женщина – Все ж ки успела!.. – Она высовывается наружу, на ее полном, добром лице выражение боли и нежности. – Прощай, мой город, – шепчет она, – прощай Волга!..

…Медленно ползет длинный эшелон по голой, выжженной, вытоптанной, изжеванной снарядами и бомбами сталинградской земле.

Внутри маленького вагончика, где едут наши герои, залаживается своя дорожная жизнь. В средней части вагончика сняты скамейки, здесь установлена печурка с трубой, выходящей в крышу вагона.

Одноглазый парень «оккупировал» две скамейки, ближайшие к печке. На одной он уложил девочку, на другой готов растянуться сам, но ему мешает черненькая девушка.

– Эй, боец! – говорит она свободным, независимым тоном.

– Освобождай койку!

– Еще чего! У меня тут ребенок!

– А у меня?.. – черненькая показывает глазами на временную подругу. – Хуже всякого ребенка.

Одноглазый парень послушно освобождает койку. И тут же испуганно вскакивает девочка.

– Ты куда?..

– Да никуда! Что ты, глупенькая? Я же с тобой, – с нежностью, странной для его мужественного облика, смуглого, заветренного лица и преречеркнутого повязкой глаза, отвечает боец и пристраивается на лавке рядом с девочкой.

Черненькая смотрит