Черненькая открывает чемодан. Там оказываются одни книги в строгих солидных переплетах.

– И, милая, книг-то сколько! – удивляется тетя Паша.

– Это книги моего мужа, – отвечает жена бригврача – По медицине.

Дуся в тамбуре снимает кофточку и прямо на комбинацию одевает пальто.

– Папа Коля, – говорит девочка, – а бабушка Вера знает, что мы приедем?

– Конечно, знает. Я ей письмо послал.

– А какая она, бабушка?

– Старенькая, седая, а сказки рассказывает!.. – Парень крутит головою.

– Я не люблю сказки, – задумчиво говорит девочка. – В них все неправда. Так не бывает.

– Ну и что же! Зато интересно, страшно!..

– Нет, – девочка вздохнула, – в сказках совсем не страшно.

– Ну вот, – огорченно говорит одноглазый, – опять ты за свое!..

– Папа Коля, – без всякого перехода, но с интонацией говорит девочка, – а тебе нравится тетя Дуся?

Одноглазый смущен.

– Что значит нравится?.. Я с ней чисто по-товарищески обращаюсь.

Девочка опять вздохнула.

– А мне она очень нравится!

Одноглазый оторопело смотрит на нее, не в силах постигнуть сложные ходы детской души. Откашливается, не зная, что сказать.

– Мы с ней всю ночь разговаривали… Она сказала, что ты хороший.

– Ну да? Так и сказала? – с чрезмерной горячностью спрашивает одноглазый.

Девочка делает предостерегающие глаза – вернулась в вагон черненькая. В руке у нее стаканчик со сметаной.

Появляется артистка, в руках у нее несколько свертков.

– Ну, и цены на этом базаре! – говорит она возмущенно. – Два яичка – шелковая кофта, луковица – чулки, мясо – гарнитур. Грабеж средь бела дня! Огурец, паршивый огурец, – она патетически потрясает в воздухе соленым огурцом, – мои любимые клипсы!..

– Я, кажется, совершил более удачную торговую операцию, – говорит корреспондент, – шесть лепешек выменял за иголку и катушку ниток.

– Я всегда была непрактичной! – тяжело вздыхает артистка.

– Им нитки да игла всего дороже, – говорит тетя Паша, – у них, поди, столько дыр и прорех – век не залатаешь!

– Базарчик такой, что плакать хочется. Еще немного, я бы даром все отдала. Только мысль о нашем голодном коллективе удержала, – говорит артистка.

Как всегда скромно и неуверенно приближается человек, который все потерял, он что-то держит за спиной.

– Разрешите мне, – обращается он к артистке, мучительно краснея, – от лица ваших почитателей вручить вам этот маленький букет первых весенних цветов.

Он вынимает из-за спины действительно очень маленькой букетик голубеньких подснежников: пять-шесть цветочков.

Кто-то насмешливо улыбается, но артистка растрогана.

– Спасибо! Это лучший букет в моей жизни. Правда, – добавляет она самокритично, – их было не так-то много…

Черненькая разглядывает принесенную снедь, что-то оставляет, что-то откладывает:

– Масло и сметана – Нине большой и Нине маленькой…

– Не надо, Дуся, – слышится голос жены бригврача, – я буду, как все…

– Отставить разговоры! – приказывает артистка. – К столу, товарищи по несчастью!

Машина стоит под красным светофором. На перекрестке идут люди.

– Замечательные люди были ваши спутники…

– Обычные люди, каких мы постоянно видим вокруг себя.

Лена иронически улыбнулась.

– Да, это были самые обычные люди…

Машина тронулась.

Медленно проплывает военный пейзаж.

В этот момент вагон дергается.

– Неужели едем?!.. – говорит черненькая.

– Небось, на другой запасной путь перегоняют… – говорит одноглазый.

– В тупик!.. – говорит актриса.

Одноглазый парень выглядывает в окно. К вагону с двумя огромными мешками, висящими через плечо, спешит какой-то старик.

– Нет, похоже, что едем. – Говорит одноглазый.

Поезд тяжело и медленно трогается.

– Эх, поеду я в Ленинград-городок!.. – в восторге выкрикивает черненькая.

Старик бежит рядом с вагоном, мешок колотит его по крестцу.

– Нет, не успеет! – сочувственно говорит одноглазый парень.

– Кто не успеет?

– Да старик вон… – парень оглядывается на корреспондента, – пошли, может, подсобим.

Парень и корреспондент выбегают в тамбур.

– Живей, папаша! – орет одноглазый, далеко высунувшись из вагона.

Рослый, крепко сбитый старик в коротком, толстом азямчике, с седыми, в прожелть, усами и бородой клинушком, нагоняет подножку и бежит с ней вровень, вытянув вперед правую руку, а левой поправляет сползающие с плеча мешки.

Он было ухватился за поручень, но поезд прибавил ходу, и качнувшийся вагон толкнул старика в бок, едва не сбив с ног.

– Кидай сюда мешки! – кричит одноглазый.

Старик, видимо, не слышит. Он снова молча бежит рядом с вагоном, выпучив бледно-голубые глаза. Снова пробует ухватиться за поручень и снова выпускает его.

– Кидай мешки, слышь! – надрывается одноглазый, и корреспондент присоединяет свой голос.

Но все впустую. Старик молча бежит, и задний мешок колотит его по крестцу, будто подгоняя. А затем он вдруг решается. Он подпрыгивает, правая рука его находит поручень, но тяжесть мешков перевешивает, старика заводит назад, еще миг и он свалится под колеса. Но тут одноглазый парень ловит его за ворот, корреспондент хватает за плечо и с огромным трудом им удается втащить старика в тамбур.

Ни слова не говоря, старик проходит в вагон, раздвигает чьи-то вещи, прямо к печке скидывает свои мешки и, сняв матерчатый ватный картуз, утирает взопревшее лицо.

– Так и погибнуть недолго! – говорит тетя Паша, обводя всех сердитыми и добрыми глазами.

– Неосторожный вы, дедушка! – в тон ей упрекает старика черненькая.

– Вам бы скинуть мешки!.. – втолковывает старику одноглазый.

Старик не отвечает на все эти речи. Он уже отдышался и сейчас производит впечатление странного спокойствия, которое в данных обстоятельствах легко принять за обалдение. Пассажиры так к этому и относятся, они оставляют старика в покое, благо и тетя Паша подает на «стол» котелок с пшенной кашей.

Сдвинув ногой чьи-то пожитки, старик удобно располагается на своих мешках.

– Присаживайтесь, дедушка, – гостеприимно говорит тетя Паша, – горяченького похлебать.

– Мы на чужое не заримся, – степенно отвечает старик.

– Да вы не стесняйтесь, что за счеты! – уговаривает его артистка. – Как говорится, «щи, но от чистого сердца».

Старик не отвечает. Он достает складной нож с фиксатором, затем извлекает из мешка шматок сала, нежного, чуть розоватого, с присыпанной солью корочкой и кусаный уломок ржаного хлеба.

– Ах, какое сало хорошее! – говорит тетя Паша, она словно хочет подсказать старику, как ему следует себя вести.

– Сало, оно сало и есть! – бормочет старик, впиваясь в розоватую мякоть беззубыми деснами.

– Всю войну такого сала не видели! – продолжает тетя Паша.

– И не увидите. – Что-то вроде далекой усмешки мелькает в бледно-голубых глазах старика.

Тетя Паша мучительно краснеет – уж не принял ли старик ее за попрошайку: Артистка ласково обнимает ее за плечи.

– Да ну его к черту!.. – довольно громко говорит артистка.

Старик, равнодушный ко всему окружающему, с тупым и жадным выражением жует сало…

…Свечерело. У окна, чуть в сторонке, стоят одноглазый парень и Дуся.

– Места у нас исключительные, – говорит одноглазый парень.

– А в шести километрах Борисоглебск, там любую профессию можно приобресть.

– А я вот люблю свою