деревушке, к которой выплыли Николай с Михаилом, русские хозяйки едва не в каждой второй фанзе заправляли. Мужская часть населения с утра пораньше куда-то подевалась. У деревенских китайцах заведено, мужики внедомашнюю работу работают. Скорее всего, на тот момент они на огородах, что за деревней, находились. Наши беглецы увидели двух русских женщин, пошептались-посовещались между собой, и решили выйти к ним, попросить поесть, может, что-то из одежды дадут. Были бы китаянки, не вышли, а тут русские – должны помочь.

Одна из женщин пригласила соотечественников в фанзу, накормила чечевицей. Тем временем вторая оперативно сбегала за жандармом. Проявила бдительность. Не взыграло в ней христианская заповедь о помощи ближнему. Возможно, премию за доносительство давали. Как бы там ни было, и двух суток не пробыли беглецы на свободе. Снова стали шпионами. На этот раз – советскими, которые де пересекли границу с целью нанесения вреда японским властям Маньчжурии.

Для начала избили нагайками нарушителей границы, требуя признания в шпионских намерениях. Затем переправили в столицу Маньчжурии Харбин. Сами японцы худосочные, в очёчках многие. Китайцы тоже небогатырская нация, но встречаются среди них рослые да упитанные экземпляры, японцы сплошь тощего замеса. Ух, какое им доставляло удовольствие над крепким русским парнем, коим был Николай, поиздеваться. Били, морили голодом, бросали в бетонные мешки. Без того тюрьмы холодные, тут и подавно туберкулёзные условия. Требовали у Николая раскрыть явки, назвать резидента, рассказать все детали диверсионного задания.

С Михаилом их в Харбине сразу разделили, и, что с товарищем по побегу стало, Николай так и не узнал. Освободившись, сталкиваясь с поляками в Харбине, обязательно спрашивал о Лисовском. Никто ничего не слышал о таком. Возможно – не вышел живым из японских застенков.

Без малого год числился Николай шпионом, пока не навели о нём все справки. Про то, что перегонял для советских паровозы и динамометрическую лабораторию из Маньчжурию в Читу и Иркутск, Николай промолчал, японцы сами не докопались. Скорее всего, это и не было где-то задокументировано. Так что ничего подозрительного не обнаружили узкоглазые контрразведчики, но не отпустили пленника, на всякий случай поместили под домашний арест в дом бывшего белого офицера, лояльного японцам, чтобы тот со своей стороны прощупал перебежчика.

Домашний арест, это не тюрьма, Николай провёл операцию под кодовым названием «Шерше ля фам». Смастерил дочке офицера, тринадцатилетней Тамаре, изящный пенальчик, следом – шкатулочку. Втёрся к ней в доверие и уговорил тайком от отца доставить записку по указанному адресу. У Николая в Харбине жил родной дядя, ему послал с девчонкой весточку. Состоятельный родственник подключил свои связи и выкупил пленника-племянника…

***

Бросила Мария Николаевна погорелую дачу после того, как был сожжён сарайчик. Решила – хватит. И дочь потребовала:

– Ты извелась вся! Тебе это надо страдать из-за ведра помидор, да ведра огурцов. Бросай к едрене фене!

Дочь любила замысловатые выражения. В том числе и ругательные. И вправду, подумала Мария Николаевна, что это я рву сердце! Жизнь-то одна! Поставила крест на даче. Забросила её к той самое «едрене фене».

Два года жила без георгинов, шезлонга, ежедневных поездок к земле. И… затосковала от безделья, начала киснуть душой, хиреть телом. Захотелось, хоть убей, покопаться в грядочках. Силы есть, времени сколько угодно…

Дочь видит: опять мается мама, на этот раз по другому поводу.

– Хватит, – решила дочь, – ерундой страдать! Раз уж ты такая крестьянская душа – покупай дачу. Денег я тебе дам! Только нетрезвонь на всех углах. Купи по-тихому. Где, что, в каком районе не говори.

Мария Николаевна, никого не информирую, тайком от всего света нашла подходящий вариант. Шесть соток, домик аккуратненький, яблоньки, вишня, ранет. Цветник завела. Ездила туда со всеми предосторожностями. Один из вариантов конспирации: выходила из дома, как в театр наряженная, и садилась в автобус, идущий в противоположную от дачного кооператива сторону, делала пересадку, а то и две – бережёного Бог бережёт. И никому ни слова, ни полслова куда, зачем и по какому адресу…

А как пело сердце, когда опять припадала щекой к белоснежным розам-невестам, вдыхала по вечерам аромат петунии, любовалась строгими георгинами, действительно королевские цветы! Ругала беспардонные ирисы…

Ни цветочка не пропало в первый год. Кто-то с ведро огурцов снял, но это из другой оперы… Элементарное воровство! Можно сказать, пустяковое.

***

Освободившись, Николай пошёл в таксисты. На паровоз как неблагонадёжного его не взяли, поэтому решил на дорогах без рельсов зарабатывать на жизнь. Сначала трудился наёмным водителем, потом обзавёлся своей машиной. Одной, второй… Стал нанимать водителей. И опять двадцать пять. Основными клиентами таксосервиса были японцы. Русские пообнищали с их приходом, для китайцев такси всегда было непозволительной роскошью. В основном ездили японские офицеры. Надутые от важности, как же – завоеватели. Насолили сразу двум империям – советской и китайской. Хотя, когда советские войска в августе 1945-го вошли в Маньчжурию, бежали японцы, только шум стоял. Зато гонору было и наглости, пока не удрали. Для них ничего ни стоило не рассчитаться с таксистом. Дескать, кому я должен – я всем прощаю. Начнёт водитель справедливо возмущаться, япошка выхватит нож или штык. Сказывалась самурайская культура – приверженцы холодного оружия. В подпитии особенно. Таксист начнёт отказываться везти на окраину города пьяных, ему нож в бок приставят: «Вези, русский дурака».

Многие русские в районе КВЖД до прихода японцев имели советское гражданство, хоть и жили не в СССР. Японцы превратили их в эмигрантов с клеймом. Заставляли носить специальные значки. Живи и знай, кто ты на самом деле. Собрался за порог – блямбу нацепи на верхнюю одежду, чтобы издалека было видно, что ты за фрукт. Японцы даже собирались возвести в центре Харбина храм своей верховной богине Аматерасу. Отучать в нём русских от православия. Только не получилось внедрить среди русских поклонение богине-солнцу. Подёргались в этом идеологическом направлении и отстали, тем более запахло жареным, советские войска к тому времени стали теснить немцев по всем фронтам, японцы понимали, потом за них, немецких союзников, могут взяться.

Японцы смех как выглядели в морозы. Климат в Маньчжурии не слабее забайкальского. Зима заворачивала – только держись. Птицы на лету замерзали. Не сравнить с тепличностью Хонсю или Кюсю. Мёрзли завоеватели, жалко смотреть. В лютые холода для утепления лица надевали чёрные намордники спецпошива, типа респираторов. Плотные, с завязками. В районе рта несколько маленьких отверстий для дыхания. А над маской узкие глаза. Или очёчки запотелые. На зрение слаба нация. И смех, и грех картинка.

Однажды зимой Николай вернулся домой с категоричным заявлением: