же тщательно обработанными ногтями. И не ломались ведь от крестьянской работы, это хорошо помнит Мария Николаевна, хватало кальция в организме.

Машенька лежит на мешках (это было в тот последний спокойный год, 1945-й) и следит за облаками, плывущими в Россию. Едут-едут, остановятся, послушают, где гудит трактор, сориентируются, внесут корректировку в направление движения.

В такую глушь от японских оккупантов переселился отец. Душа его всю жизнь мечтала о свободной, независимой ни от кого жизни. Однажды он ей признался, уже в Советском Союзе, будучи в преклонном возрасте: в молодости случались минуты, в кои испытывал ни с чем несравнимый восторг. Это когда летел на паровозе по Маньчжурии. Ты как птица… Такое же чувство охватывало в иной момент, когда пахал степь на тракторе…

***

Марии Николаевне тоже удалось спрятаться от своего таинственного оккупанта и вредителя. И второй овоще-цветочный сезон на новой даче прошёл без потерь… Приобрела шезлонг. Сидя в нём, снова становилась той восторженной девчонкой в степях Маньчжурии, уходила взглядом в бездонную синеву. В то лето часто стояли высокие облака. Они походили на дворец Тадж-Махал, башни Кремля, булаву богатыря-исполина…

Когда-то давным-давно мама, правя лошадью на пути к полю, что пахал отец, радостно смеялась, когда Маша кричала: «Мама, мама, смотри, облако на кита похоже! А вон – на голову оленя!..» «Ты у меня поэт, Машенька…» – говорила дочери, вздыхая. Она тоже писала когда-то стихи… Про любовь, конечно…

Первыми в третий сезон пострадали розы. Не под корешок рубанула варварская рука, только бутоны срезала и бросила на землю. Обезглавленные кусты выглядели беспомощно, будто спрашивали: почему ты нас не защитила? Через месяц, прошедший для Марии Николаевны на валерьянке, пали в тайной войне перцы. Противник как кошка с мышкой играл, стараясь держать в напряжении: жди и гадай-майся – что в следующий раз сорву-вырву-растопчу!

Была мысль капкан на супостата поставить. В своё время советовал бывший сосед Петя: «Николаевна, ты капкан на волка сунь в помидоры! Ух, шарахнет по вражеской ноге! На всю жизнь запомнит! А ещё лучше бы оголённые провода под напряжением низенько над землёю протянуть. Уходишь с дачи – щёлк выключателем. Он сунется, ничего не подозревая, а его током – бац! И суши ласты».

***

«Царского крестника» снова арестовали в 1945 году, когда советские войска освободили Маньчжурию. Каждого четвёртого русского мужчину тогда арестовали. Были среди них казаки, одни воевали в Гражданскую за белых, другие – за красных, но ушли от коллективизации в Маньчжурию. Были, кто ни за кого не воевал и в казаках не был, как Николай. Придраться бдительным органам в его биографии было не к чему. О факте побега с этапа Николай умолчал. Всё одно получил срок. Сидел в Казахстане, и только в 1956 году освободили. Дочь Мария встретила после освобождения отца на омском вокзале. Приехал с двумя деревянными, собственноручно сработанными чемоданами. В одном помещалась пара серого лагерного белья, какая-то одежонка, в другом, тяжеленом, Мария с трудом оторвала его от перрона, пробуя на вес, было самое ценное, что имел на ту пору отец – столярный инструмент: фуганок, рубанки, стамески, киянка, рейсмус… С этим богатством приехал из лагеря. Один из этих чемоданов по сей день у Марии Николаевны хранится в кладовке. Старая обувь в нём. Замочки, ручка – всё целёхонькое, аккуратненькое, с любовью сделанное…

– Унывать, дочка, – бесу волю давать, – сказал на вокзале отец.

Унывать было от чего. Жена-красавица вышла замуж за другого. Она и с четырьмя детьми не осталась одна. Не зря была верна себе, женщина всегда должна оставаться женщиной – прическа, маникюр, губки помадой, всегда полный порядок в одежде.

Дочь Маша за одиннадцать лет разлуки с отцом в девушку выросла. Николай попытался обнять, отстранилась. А поцеловать и не думай…

В третий раз ему надо было строить жизнь заново. Уехал в Тюмень, там жил товарищ по лагерю. В Тюмени сошёлся с женщиной, она мужа на войне потеряла, родилась дочь…

***

Поймала вредителя на даче племянница. Мария Николаевна на неделю легла на обследование в больницу, попросила Валентину, дочь младшей сестры, пару раз съездить полить помидоры да огурцы, лето стояло жаркое, сухое. Валентина и уличила неуловимого мстителя, застала на месте преступления – вырывал, точнее – вырывала с корнем помидоры. Валентина первым делом выхватила из сумочки телефон и засняла вредителя. Тогда ещё не было в широком обиходе навороченных смартфонов, да Валентина человек продвинутый, сотовый у неё был с хорошим фотоаппаратом. Лицо преступника было задокументировано.

–Вот она! – победно открыла Валентина фото на сотовом телефоне.

Мария Николаевна побледнела. Это была её сестра по отцу Марина.

Получается, её видела в прошлом году. Ехала по каким-то делам на автобусе, подняла голову к окну, а по улице идёт по движению автобуса женщина, смахивающая на Марину. Мария Николаевна шею едва не вывернула, пытаясь получше разглядеть. «Наверное, показалось, – думала про себя, – как бы Марина оказалась в Омске. Никого у неё здесь нет».

Выходит, не показалось тогда. Получается, переехала. Или специально ездит из Тюмени пакостить…

Отец три месяца не дожил до семидесяти пяти, в последние годы тяжело болел, жил вдвоём с Мариной. Отец умер в конце сентября. Марина прислала телеграмму о смерти и дате похорон. Мария Николаевна приехала в Тюмень рано утром в день похорон. Хотела в ту же ночь уехать обратно пошла к билетным кассам, но мест на нужный поезд не оказалось. Пришлось остаться на ночь в Тюмени. Ночевала у Марины. Близости между ними так и не возникло. Разница ли в возрасте сказалась – семнадцать лет – или что другое. Отец переживал. Мария была старшей у отца, две её сестры и брат с отцом, практически, не знались, они и не помнили его, воспитал отчим. Отец хотел, чтобы Мария и Марина подружились, не получилось. Жили в разных городах, виделись редко. После похорон Марии Николаевне не спалось, она среди ночи поднялась попить воды и обнаружила Марину на кухне. Та сидела в слезах.

В ту ночь состоялся памятный разговор. Скорее, монолог.

– Ты бы знала, как отец любил тебя, – сказала Марина, наливая Марии Николаевне в высокий стакан минеральной воды. – Никого так не любил – ни меня, ни маму. Однажды сказал, что в лагере особенно тосковал о тебе. Ты была светом в окошке. Помнил, как ты читала ему стихи, как пела песенки. Это было самыми светлыми воспоминаниями в лагере. Жену что вспоминать, она быстренько выскочила