Ельцин поднял глаза:

— Вы куда? Я не понял.

Подошли Баранников и Шапошников, а Коржаков все время держался поодаль, как и полагается.

— Стульчики прихвачу, Борис Николаевич. По-походному.

— А, по-походному…

Ельцин сел на березу и вытянул ноги.

— Давайте! — кивнул он Грачеву. — Стульчики!

Грачев эффектно прогалопировал в сторону дома.

— Ну, — Ельцин посмотрел на Баранникова, — что творится у нас в стране?

— По моей линии, — Баранников сделал шаг вперед, — все спокойно, Борис Николаевич.

Солнце спряталось, и вдруг налетел дождик. Коржаков тут же раскрыл зонт и встал над Ельциным, как часовой.

Маршал Шапошников и генералы делали вид, что дождь для них не существует.

— В трех округах, — тихо начал Шапошников, — продовольствия, товарищ президент, на два дня. Уральско-Приволжский, Киевский, Читинский и — Северный флот.

— А потом? — Ельцин внимательно смотрел на Шапошникова.

— Одному богу известно, что будет потом, Борис Николаевич. Хотя и можно… догадаться… — добавил он.

Дождь становился сильнее.

— А Горбачеву… известно? — Ельцин прибавил голос.

— На прошлой неделе я отправлял рапорт.

— Не справляется Горбачев, — сказал Ельцин.

— Так точно! — согласился Баранников.

«Президент не любит разговаривать, — вдруг понял Шапошников. — Президент умеет задавать вопросы, умеет отвечать, а разговаривать — нет, не умеет…»

На дорожке показался Грачев: за его спиной адъютанты катили огромную шину от грузовика, судя по всему — КАМАЗа, поддерживая ее с двух сторон.

— В гараже нашел, — радостно сообщил Грачев. — До корпусов-то далеко…

— Начнем беседу, — сказал Ельцин. — Еще раз здравствуйте.

Колесо упало на землю, генералы разодрали старую желтую «Правду», принесенную Грачевым (тоже, видно, в гараже нашел), постелили газетку и уселись — как воробьи на жердочке — перед Президентом России.

Дождь вроде бы прошел, вроде бы сворачивался, но сразу резко похолодало.

— Сами знаете… какая в стране ситуация… — медленно начал Ельцин. — И в армии… Плохая ситуация, я так скажу. Народ… страдает… — Ельцин старательно подбирал слова. — После ГКЧП все республики запрещают у себя на территории КПСС.

А что есть КПСС? — Ельцин изучающе смотрел на генералов. — КПСС это система. Если нет фундамента, если фундамент… взорван, сразу появляются, понимашь, центробежные силы. Обязательно… — Ельцин поднял указательный палец. — Если Прибалтика ушла, то Гамсахурдиа, допустим, не понимает, почему Прибалтике — можно уйти из Союза, а Грузии — нельзя. Он, как волк, Гамсахурдиа, все норовит… понимашь, — короче… это все совсем плохо… — Ельцин все время обрывал сам себя. — Я опасаюсь… имею сведения, што-о… этот процесс перекинется и на Россию, на нас, значит, — вот так… друзья! Так, глядишь, Россия развалится…

— Не перекинется, Борис Николаевич! — Грачев встал по стойке «смирно». — Не позволим!

— Не перекинется, правильно, — сказал Ельцин. — Вы садитесь. Я… как Президент… допустить этого не могу. Не дам!

Генералы молчали.

— Решение у меня такое. Советский Союз умирает, но без Союза нам нельзя, без Союза мы — никто, значит, давайте создавать новый союз, честный и хороший… Настоящий союз, современный… ш-штоб все у нас было как у людей, понимашь, главное — с порядочным руководителем.

Для начала, я считаю, такой союз должен стать союзом трех славянских государств. А уже на следующем этапе — все остальные. Славяне дают старт. И говорят республикам: посторонних нет. Все сейчас братья! Создаем союз, где никто не наступает друг на друга, где у каждой республики свой рубль, своя экономика и своя, если хотите, идеология… вместе с национальным менталитетом и колоритом. Ясно?

…Ельцин, сидящий на старой березе, был трогателен и смешон; он с головой погрузился в немыслимую куртку-тулуп, припрятанную, видно, еще с уральских времен. И ведь действительно в Ельцине было что-то комедийное — он напоминал огромного Буратино! Мастер приделал ему руки, ноги и хотел было поработать над его лицом, но что-то, видимо, его отвлекло, и композиция осталась незаконченной.

— Если Азербайджану идеология позволяет убивать армян, — все так же тихо заметил Шапошников, — а Азербайджан, Борис Николаевич, не захочет сейчас вернуть Карабах…

— Ну и шта-а… — махнул рукой Ельцин. — Рас-сия… как старший брат… всех остановит… разом… и посадит за пере-го-воры. Пусть разговаривают. Ско-о-лько нужно. Пока, значит, не найдут решение. А вы што… ха-тите… ш-шоб все было как с-час… што ли?., ни бе, ни ме?..

Когда Ельцин сердился, он начинал говорить как-то по-клоунски; возникало ощущение, что он пародирует самого себя.

Дождь пошел сильнее, и Коржаков опять раскрыл над Ельциным зонт.

Генералам зонты не полагались, генералы мокли, но Ельцин этого не замечал.

— То есть Россия все равно центр, Борис Николаевич? — тихо спросил Шапошников.

— А как? Только центр, понимашь, без Лубянки и… разных там… методов. Это, — Ельцин опять поднял указательный палец, — главное! Свобода!

И Москва, понимашь, будет… центр здравого смысла. Как третейский судья! Захотим — прикрикнем на Карабах, жалко что ли? Но если прикрикнем, то с умом! А если с умом, это, значит, нормально и демократично… — Ельцин сделал паузу и опять смерил всех взглядом с головы до ног, — потому что армия остается единой, погранвойска — одни, МВД, внешняя политика — одна. Почти все одно… короче…

…Да, чувствуется в Завидово север, еще как чувствуется, ветры бьют наотмашь, даже здесь, в лесу…

Коржакову не хотелось прерывать это совещание — он задрал голову, пытаясь оценить все соседние березы. Вдруг какая свалится на Бориса Николаевича?

Грачев улыбался, кивал головой, слушая Ельцина, хотя аргументация его не убеждала. В декабре 88-го Нахичевань, например, уже заявляла о выходе из СССР. Ну, заявила… — а дальше-то что? Кто, какая страна или, скажем, международная организация признали бы выход из СССР трех прибалтийских республик без согласия на это самого СССР?

Еще больше, чем Грачев, разволновался Баранников: МВД остается, армия остается, а КГБ? Неужели Ельцин, всегда презиравший, кстати, «контору», сведет роль органов только к внешней разведке?

— Возражения есть? — спросил Ельцин.

Дождь вроде бы перестал, уже и солнышко вроде бы пробивалось через елки, но Коржаков так и стоял с огромным зонтом — строгий и злой.

— Ну?

Налетел ветер — удар был такой, что Ельцин, казалось, даже покачнулся на своем пне.

— Ну?.. — повторил он.

Генералы молчали.