— Бергроув, — ошарашенно пробормотал Боб. — Но ведь ты... пропал.

— Пропал? — отозвался Бергроув. — Что значит — пропал, старина? Когда рвутся пороховые бомбы, самое время парню хорошенько спрятаться, а?

Бергроув рыгнул, сел рядом с Бобом, придвинулся ближе. От него противно несло кислым перегаром. Боб поежился и был готов вскочить и уйти, но Бергроув успел заключить молодого лейтенанта в пьяные объятия. Он ткнул большим пальцем в конец проулка. Боб разглядел там вывеску, на которой были изображены звезды и полумесяц.

— Не горюй, Боб, старина! Я тут... отыскал... превосходное местечко. У них это называется курильня джарвела, но там и спиртного — хоть залейся. Давай-ка, дружище, утопим наши печали в хмельной чаше... и забудем про то, что мы вообще... угодили в эту вонючую... гнилую страну!

* * *

— Принцесса?

Захлопнув дверь, Ката проворно повернула ключ в замочной скважине и облегченно прижалась спиной к резным узорчатым панелям. Цепь, звякнув, легла у ее ног. Все стихло. Ката глубоко вдохнула, почувствовав таинственный сладкий аромат, который так зачаровал ее прежде. Она обвела взглядом комнату. Полосы жаркого солнечного света лежали на коврах с богатым, изысканным рисунком, ширмах с красивым орнаментом, на зеркалах, покрытых тонкой, невесомой тканью.

Вырвавшись из покоев Полти, Ката была готова бежать куда глаза глядят, лишь бы только оказаться подальше от злого колдовства этого безумца. Но куда она могла бежать? Даже в самый обычный день на улицах Куатани не стоило появляться женщине без чадры, в изодранном платье — женщине-иноземке, и к тому же беглой рабыне! На бегу Ката думала о лорде Эмпстере, о капитане Порло, о Раджале. Она думала о Джеме. Но что она могла поделать? В безнадежном отчаянии она мчалась по дворцу калифа, по бесконечным коридорам... и вдруг, нечаянно прикоснувшись рукой, закованной в кандалы, к груди, нащупала за корсажем ключик, который спрятала, когда его обронила, спасаясь бегством, Амеда. На женскую половину! Ей нужно было нарядиться в чужое платье и придумать какой-то план. А если бы она могла спрятаться у принцессы, быть может, какой-то выход нашелся бы сам собой.

— Принцесса! — снова робко окликнула Ката.

Ее путь на женскую половину дворца был трудным и опасным. Во время послеполуденной суматохи стражники покинули свои посты, внутренние дворики опустели, коридоры не охранялись, но при этом тут и там бегали обезумевшие рабы и придворные, порой совсем рядом стремительно проходили отряды уабинов в белых балахонах. Не раз Ката бежала быстрее, забыв обо всем на свете, заметив кого-то поблизости, заслышав чей-то крик. Мучительно долго тянулись мгновения, когда она, с бешено бьющимся сердцем останавливалась и пряталась, затаив дыхание, за ширмой или за колонной.

А теперь ею овладела совсем другая, странная тревога. Она медленно пошла между зеркалами и ширмами, кожей чувствуя царившее в покоях безмолвие. Что-то едва ощутимо коснулось ее руки. Она вздрогнула, обернулась, но оказалось, что это было всего-навсего полотнище газа, сползшее с одного из зеркал. Не без удивления Ката уставилась на собственное отражение, которое было далеко от совершенства — так она была растрепана и в таком беспорядке было ее платье.

— Принцесса? — прошептала Ката. — Принцесса, где же ты?

— Бергроув...

— Чего тебе, Боб?

— Бергроув, я про Полти сказать хотел! Он...

— Настоящая свинья! Ха-ха-ха!

— Бергроув, я серьезно!

— А знаешь, я слыхал, будто раньше Полти и был жирный, как призовой боров! Ты представь только, Боб, а? Ха-ха-ха!

— Он и вправду был жирный, но я не это хотел...

— Что ты говоришь! Он таки был жирный? Ха-ха-ха!

— Бергроув, пожалуйста!

— Выпей, старина, а то ты отстаешь! — Бергроув сунул руку в карман засаленного камзола и извлек потрепанную колоду карт. — Не сыграть ли нам в «Судьбу Орокона», а?

Боб схватил пьяницу за руку. Ему отчаянно хотелось заставить Бергроува выслушать его, но тот только снова расхохотался и отбросил руку Боба. Ох, от него не было никакого толка! Он хотел только пить, пить и пить, чтобы залить вином воспоминания о днях своей былой славы. Нынешнее задание было для него возможностью выслужиться, но казалось, что Жак Бергроув неизлечим. Он резко отодвинулся от стола, поднялся, шатаясь, собрал со стола карты и стал криком приглашать желающих сыграть с ним. Амалианцы с длинными волосами, стянутыми в «конские хвосты», дородные венайцы, тиральцы в полосатых рубахах и унанги в высоких тюрбанах на миг обернулись, одарили иноземца равнодушными взглядами и тут же дружно расхохотались, когда карты выпали из нетвердой руки Бергроува и рассыпались по полу.

Неудачливый игрок, казалось, не слышал, что над ним смеются. Он возился со штанами. Видимо, поначалу он думал: не выйти ли помочиться на улицу, но потом пожал плечами, спустил штаны и помочился на пол. Другие, собственно говоря, так и делали весь вечер. Дощатый пол дешевой забегаловки пропитался мочой. Он блестел, как палуба, омытая морскими волнами, и казалось, так же, как палуба, покачивался. Бергроув облегченно рухнул на стул, едва не промахнувшись, допил остатки дешевой браги и проревел:

— Матушка, подлей!

— Подлить? Подлить? — Неприятно ухмыляясь, к эджландцам пробралась, лавируя между столиками, старуха в черном платке и небрежно плеснула в их кубки брагу. Поставив очередную черточку на грифельной доске, старуха обвела недовольным взглядом свои зловонные владения. Все ставни были распахнуты настежь, дул ветерок с моря, но здесь царили жара, дым, перегар, запах пота, рвоты и мочи. Повсюду в городе люди думали только о напавших на город уабинах, а здесь, в забегаловке под названием «Полумесяц», ни у кого и мыслей не было о захватчиках — ну разве только, что веселье было еще более бесшабашным, чем раньше.

— Подумать только, — простонала старуха, — подумать только о том, что когда-то мне принадлежал самый лучший караван-сарай на побережье Дорва! И вот теперь я так низко пала!

— Бедная, бедная матушка, — полубезумно пробормотал Бергроув и принялся ласково поглаживать старуху, словно на ее месте стояла цветущая юная красотка. Уже много солнцеворотов мать-Мадана не ощущала таких ласк, но теперь они вызвали у нее только отвращение. Обозвав Бергроува «грязным неверным», мать-Мадана дала ему пощечину и оттолкнула его, и он, качнувшись вперед, ударился головой о стол.

— Бергроув, — стал трясти своего спутника Боб.

— Ч-ч-что? — пьяно отозвался Бергроув. Но похоже, пощечина что-то расшевелила в нем. Он поднял голову. На миг Боб испугался, что его приятеля сейчас стошнит, но пьяница вдруг протрезвел: — Боб... я тебе г-говорил... как сильно не-енавижу твоего... лю-убимого Полти? А зна-аешь ли ты, что до тех пор, по-ока я с н-ним не встретился, я был... са-амым завидным же-енихом в Варби?

Боб это отлично знал.

— Ну и... все говорили, что у-у меня впереди... блестящее будущее... Роскошный дом... Прекрасная партия... Должность при дворе... Верно, мой папаша... нажил состояние... на торговле, но уж если кому из моего сословия... и суждено было стать дворянином... то уж, конечно, Жаку Бергроуву! А теперь полюбуйся на меня, Боб! Во всем виноват твой дружок! Этот змей уничтожил меня, а почему? Я тебе скажу почему. Он мне завидует, этот ублюдок-солдафон, потому что знает: как бы он ни пыжился, он ни за что не станет... по-настоящему светским мужчиной, как старина Жак! — Тут опустившийся модник поднял кубок, расплескал половину браги и перед тем, как погрузиться в пьяное бесчувствие, прохрипел: — За майора Полтисса Вильдропа... да сгниет он в Царстве Небытия!