Ката уже тоже рыдала — поначалу от отвращения, а потом — от тоски. Какой ужас ожидал ее впереди, и какой ужас ей довелось пережить! Неужели и вправду когда-то ей были ведомы восторги истинной любви, которую она познала на маленькой полянке, усыпанной белыми лепестками, посреди Диколесья? Как быстро оборвалось ее счастье и счастье Джема, и оборвало их счастье это самое чудовище, которое теперь набросилось на нее. Никогда он не был ее возлюбленным! С содроганием Ката припомнила, как он приходил к ней в грязную каморку в «Ленивом тигре».

— Любили друг друга? — вырвалось у нее. — Тогда я была шлюхой!

— Сестренка, никогда ты не была шлюхой!

— Ты швырял мне медяки! Ты унижал меня! Ты надо мной потешался! Ты называл меня потаскухой!

— Но ты позволяла мне любить тебя!

— Любить? Ха-ха-ха!

— Но ты принадлежала мне!

— У меня не было выбора!

Полти вскочил, рванул Кату к себе. Они вскрикнула — волосы больно натянулись, прилипнув к загустевшему вину. Полти отпихнул ногой диван. Схватил с пола конец цепи и принялся дергать за него, вертя девушку по кругу.

— Не было выбора, говоришь? — заорал он во всю глотку. — Сучка! Стерва! Грязная дрянь! Я же говорил тебе, что у меня были сотни женщин! Или ты думаешь, что я не разбираюсь в бабских штучках? Думаешь, не понимаю, когда женщина хочет, а когда — нет? Да ты была готова лизать простыни, на которых я тебя...

— Ты ненормальный! Я никогда тебя не желала!

— Ката, я люблю тебя! И ты тоже любишь меня, и знаешь это!

— Перестань! Перестань!

Ката вертелась вокруг Полти на золоченой цепи. Она тяжело дышала.

Она не упадет, ни за что не упадет! Полти заревел:

— Выйдешь за меня, или я тебя убью, стерва!

— Выйти за тебя? Ни за что! — выкрикнула Ката.

Она налетела на вертящееся зеркало, и то закрутилось волчком. На пол посыпались осколки. В дверь забарабанили.

— Полти! Полти! Прекрати, ты делаешь ей больно!

— Пошел вон, Боб! Только попробуй войти, и я тебе хребет сломаю!

— Полти, пожалуйста!

Заскрежетали петли.

А зеркало все вертелось и вертелось.

Окончательно обезумев, Полти повалил Кату на пол, рывком разодрал одежды и наконец выпустил на волю ту часть своего тела, которую именовал Пенге.

— Шлюха! Потаскуха! Что такое есть у твоего калеки, чего я не могу тебе дать? Есть у него это? Есть у него такое? Сучка! Грязная сучка! Я докажу, что люблю тебя!

— Не трогай меня!

Ката отчаянно отбивалась.

Полти тоже дал волю рукам.

Зеркало вращалось и вращалось. Остановится ли оно когда-нибудь? Но вот начало происходить что-то еще, что-то очень странное... Осколки рассыпанного по комнате стекла собрались, соединились в сверкающий шар, и этот шар стал кататься по полу.

Дверь с треском распахнулась.

— Полти! Перестань!

Более отважного поступка Боб еще не совершал ни разу в жизни.

Полти бросился к нему, сильно ударил. Боб скривился, сжал рукой плечо, опустился на колени, приготовившись к новому удару.

Но удара не последовало.

Все это время зеркало продолжало вращаться — все скорее и скорее. Но вот оно вдруг резко остановилось, и из остатков стекла хлынул ослепительный свет. Комнату сотряс раскат грома. Зеркальный шар подкатился к Полти и описал круг около его ног. Он вдруг рухнул на колени и в страхе выкрикнул:

— Повелитель!

Ката ахнула.

Боб завизжал.

Кожа Полти вдруг посинела и стала прозрачной, а его морковно-рыжие волосы превратились в языки пламени. Он стал кататься по полу и дико вопить, закрыв ладонями лицо.

Что же такое творилось?

Ката этого не понимала, но представившейся возможности решила не упускать.

— Полти! Полти! — истерически вскрикивал Боб.

А из зеркала по-прежнему лился ослепительный свет, и зеркальный шар все катался по полу.

Ката подхватила цепь и бросилась к двери.

— Боб!

Боб мчался опрометью по захваченному врагами городу. Глаза его были залиты слезами, и он ничего не видел вокруг — ни конных уабинов, ни разбитых укреплений, ни пылающих домов, ни мечущихся, обезумевших от страха толп народа. Пробежав через разоренную рыночную площадь, он долго плутал по лабиринту узких проулков, который в итоге вывел его к портовому району. В конце концов от долгого бега у него разболелся бок, и Боб рухнул наземь около осклизлой стены.

— Боб!

Лиловело гигантским кровоподтеком вечернее небо. Где-то рядом слышался плеск воды, бьющейся о сваи пристаней. Боб зажмурился и вновь увидел жуткое зрелище: рыжие кудряшки Полти, объятые пламенем.

Несколько лун назад, когда Полти вернулся с Зензанской кампании, Боб купался в волнах счастья. Одного того, что его друг уцелел, было достаточно для радости, но насколько прекраснее было узнать о том, что Полти — подумать только, майор Вильдроп! — не только обелил свое имя, очистил его от позора, но стал притчей во языцех за проявленный им героизм! А когда Боб узнал о том, что они с Полти снова будут вместе и отправятся с секретным заданием, его радость преобразилась в подлинный восторг. Ах, как скоро этот восторг испарился без следа!

Еще в самом начале поездки в Куатани Боб заподозрил, что что-то неладно. Когда он пытался расспросить Полти о его боевых подвигах, тот мрачнел и отмалчивался или отсылал Боба прочь.

Когда тот пробовал выяснить подробности нынешнего поручения, Полти сурово отчитывал его за нарушение субординации. Это было странно. Настроение у Полти и прежде зачастую менялось, но теперь в нем словно бы поселилось что-то уж совсем необычное, чужеродное, что-то разъедающее его изнутри. Тот ли Полти вернулся из Зензана, который ушел туда?

В Куатани беспокойство Боба только возросло. Насколько он понимал, их задача состояла в том, чтобы получать рабов в обмен на оружие. Одно это само по себе было отвратительно, но Боб догадывался, что было что-то еще, еще более мерзкое и грязное. И вот теперь, хотя он многого не понимал, ему казалось, что подтвердились самые худшие из его опасений.

Он открыл глаза и увидел, что по его худой длинной ноге взбирается крыса. Боб взвизгнул, дернулся и отпихнул пакостную тварь.

— Боб!

Только теперь Боб расслышал тихий голос, окликавший его. Голос звучал громче, чем крики и лязг со стороны пристаней, чем скрипучие голоса вертящихся в небе чаек. Боб протер глаза и уставился прямо перед собой. К нему, пошатываясь, брел жутко бледный мужчина в перепачканном и измятом платье, с парчовым шейным платком.