Эта еще откуда? Сказали же вчера: всех, кроме УЧАСТНИКОВ, удалить с объекта до запуска.

СЦЕНА 39

ДВОР. НАТУРА. НОЧЬ

НАЙМАН, ПОКРОВСКИЙ, ГНАТЮК, КЛЯЙНБЕРГ, СТРОКОВ смотрят на подошедшую к ним ДАШУ.

ДАША

Добрый вечер.

Пауза.

НАЙМАН

Вы кто?

ДАША

Я сценограф.

СЦЕНА 40

АППАРАТНАЯ. ИНТЕРЬЕР. НОЧЬ

На мониторе ДАША.

ДАША

Я сценограф.

АНГЕЛИНА

Ну, мальчики-девочки, сейчас огребем. По полной.

(нажимает кнопку на интеркоме)

СЦЕНА 41

ДВОР. НАТУРА. НОЧЬ

НАЙМАН

Валя прав: как может не быть другого входа-выхода? Должен быть хотя бы еще один.

ДАША

Один есть.

В этой части парка казалось светлее, хотя деревьев росло не меньше и росли они так же густо, как и за тихим овальным прудом, вдоль которого бежала гравиевая дорожка с зелеными скамейками. Дорожка неожиданно вбегала в черные кустарники – голые, мокрые, без обещающих, предвещающих будущее весеннее цветение пухлых почек. Кустарники переходили в припрудную рощу, становившуюся синеватым лесом, сливавшимся вдали с пустым равнодушным небом. Дорожка заканчивалась в черных кустарниках: то ли идти дальше незачем, то ли гравия не хватило.

Ветер над прудом дул с юга, словно там – у входа в парк – работал ветродуй и гнал, гнал ветер в их сторону. Ветер доносил по воде смех и визг с детской площадки, разрушая иллюзию заколдованного леса вокруг. В сказках не бывает детских площадок. Разве что в самых страшных сказках.

– Я должна была стать его матерью. – Ангелина поправила желтую шелковую, завязанную на манер монашеского платка косынку. Она подтянула подол длинной желтой вязаной юбки, подставляя вытянутые ноги холодному заспанному солнцу. – А стала женой.

Даша кивнула.

– Жалеешь?

– Жалею? – Ангелина рассмеялась – рассыпали маленькие колокольчики: уронили, а они продолжают звенеть, перекликаться. – Вышло как вышло. Но по замыслу это я должна была стать его матерью. Родить нового бога. Девочка эта… Лиза… вмешалась. Мы пропустили, упустили их роман с Кириллом.

Даша кивнула. Рядом – у илистого берега – плеснула рыба и ушла вглубь, распустив по воде круги. Даша казалась себе такой рыбой, лишь изредка всплывавшей наверх глотнуть влажного воздуха. Она помнила, что глотки эти позволяются редко. И была за них благодарна.

– Хорошо с ним, правда? – Ангелина, словно крыльями, вспорхнула широкими рукавами желтой шелковой блузки, разведя руки и скрестив их под высокой грудью. – С ним хорошо.

– С ним хорошо, – согласилась Даша. Она не улыбнулась: нужно держаться на глубине, не время всплывать со дна. – Только после плохо.

– О, да, – вздохнула Ангелина. – После плохо. Еще как.

Ветер стих, утонул в гладком пруду. Стало слышно, как живет вода. Солнце принялось наливаться легким ясным жаром, словно послушалось просьбы Ангелины о загаре. Даша не удивилась бы, если так и было: она много всего видела за эти годы. Много больше, чем хотела помнить.

– Слонимский знать не должен. Не может. – Ангелина подтянула подол юбки еще выше. – Ты и я. Еще одна есть, кто нам поможет. Но о ней нельзя знать. Даже тебе.

– Значит, я не единственная, кто помнит? Не единственная?

Ангелина повернулась, посмотрела Даше в глаза. “Как она цвет глаз каждый раз меняет? – Даша, начиная тонуть в желтых зрачках. – Не утону, я же рыба. Рыбы не тонут”.

– Никто не единственный. Только он единственный. Что он пишет – сбывается. Все. Всегда. – Ангелина теперь смотрела прямо на солнце, не мигая. – Мы со Слонимским его всю жизнь вели, через жизнь, до этого самого момента. Мы про Алана поняли, когда Кеша устроил его писать реалити-шоу. Все, что он писал, становилось правдой. Алан не родился бессмертным, как остальные Последины, но богом стал. Только не знает, что он бог. – Ангелина улыбнулась: – Может, и к лучшему. Может, для всех было бы лучше, если бы боги не знали, что они боги.

– Ты за него вышла, чтобы быть рядом? Контролировать? Или полюбила?

Ангелина взглянула на Дашу, прищурилась, словно вспоминала, где ее видела. Откуда знала.

– Даша, девочка, у нас поворотный момент, у всего человечества поворотный момент, а ты про любовь. Что ты…

– Для меня любовь – поворотный момент, – сказала Даша.

Она решила всплыть и заглотнуть воздуха. Она понимала, что там – на гладкой поверхности – ее ждет рыбацкая сеть. Наплевать.

– Даша, любовь – не поворотный момент. Любовь – это от ворот поворот. Не забывай.

“Для меня – поворотный”, – подумала Даша.

Она промолчала и согласно кивнула. Нырнула на дно.

– Все случилось, все шло, как он написал – война, Последины, 66. Тюрьма эта страшная на севере, бунт. Мы все. Я, ты. А про главное – про туннель, про Тайный Проход он ничего не написал. Куда люди проходят. Где выходят. Кем после становятся.

– Не написал? – Тише, тише, чтобы даже пузырьков на поверхности не было видно. Еще тише. Рыбка на дне.

– Не-а, – засмеялась Ангелина и сразу стала маленькой девочкой, еще младше Даши. – Не-а. Он первые страницы писал, и они дальше сами развивались. Сами писались. В жизни. Жизнью. А тут в жизни случилось, а у него ничего не написано. Значит, он больше не бог. Он больше не наш бог.

“Так отпустите, – подумала Даша. – Отпустите, если не бог. Если не ваш”.

Она промолчала.

– Его никто не отпустит, – сказала Ангелина. – Слонимский верит, что Алан еще напишет, что нужно. Что нам нужно. Слонимский верит, что, если бога запереть в клетке, он сделает, что мы от него хотим. Научит, как стать таким, как он сам.

Даша молчала.

– Кеша – романтик. – Ангелина вздохнула: – Верит во всевозможное. Всемогу́щее. Всемо́гущее. Может, он и прав. Может, только так от бога и можно чего-то добиться – если посадить его под арест. – Она дернула край косынки, и шелк одним движением опал с ее обритой наголо головы. – Солнышко, – улыбнулась Ангелина. – Настоящее. Греет.

– А ты веришь?

– Я верю, что мы сами растим богов. Помогаем им стать богами. Но только, если они этого хотят. Как наши олигархи.

– Богами рождаются.

– Ага. – Ангелина потянулась – кошка под солнышком. – Кому повезет. А кому повезет еще больше – богами становятся.

Ангелина погладила себя по голым ногам – до колен, словно стряхивала пыль с гладкой туго натянутой теплой кожи. Затем так же наверх. Посмотрела на Дашу.