— Как идет торговля музыкой? Я слышал, увлечение гитарой сошло на нет вместе с революционным духом.

— Теперь перешли на флейты — чудеса, да и только. Не одни девушки, но и парни, которые играют в джазе. Особенно много негритосов. Один зашел тут ко мне — хотел купить флейту из платины ко дню рождения дочки, ей исполняется восемнадцать лет, говорит, читал, что у какого-то француза была такая. Я сказал: «Милый, вы сумасшедший. Я даже представить себе не могу, сколько такая флейта может стоить». А он сказал: «Да плевал я, милый», — и вытащил пачку денег, наверно, в дюйм толщиной, и все сотенные. Во всяком случае, сверху были сотенные.

Прощупывать дальше настроение Синди сейчас, пожалуй, не стоит; Гарри тяжело опускается на диван и присоединяется к мужской беседе.

— Вроде этих клюшек для гольфа с золотыми головками, которые были в моде несколько лет назад. Вот уж они-то, пари держу, выросли в цене.

На него, как и на Пегги, никто не обращает внимания. Гаррисон отстает. Ох уж эти страховые агенты — придвинет голову к твоему уху и ну долбить, пока ты либо не накричишь на него, либо не скажешь: конечно, застрахуйте меня еще на пятьдесят тысяч.

Гаррисон говорит Олли:

— А как насчет электроинструментов? Этот парень, что выступает по телевизору, он играет даже на электроскрипке. Должно быть, такая немало стоит.

— Целое состояние, — говорит Олли, с благодарностью глядя на Уэбба, который ставит перед ним на светлый квадратик столика стакан с пивом «Хайнекен». — Одни динамики стоят тысячи, — говорит он, радуясь возможности поговорить, радуясь возможности оперировать большими цифрами. Бедный простофиля, ведь всем известно, что он главным образом торгует пластинками, от которых балдеют тринадцатилетние подростки. Как это Нельсон говорил? Не музыка, а сопли-вопли. Нельсон в свое время серьезно занимался гитарой — у него была та, которую он вынес из пожара, потом другая, отделанная перламутром, которую они ему подарили, но после того, как он окончил школу и получил водительские права, гитары из его комнаты не слышно.

Ронни склоняет голову набок и делает заход с другой стороны:

— Вы знаете, я занимаюсь клиентами Скулкиллской страховой компании, и вот мой босс говорит тут мне на днях: «Рон, ты стоил нашей компании в прошлом году восемь тысяч семьсот». Это не жалованье, это добавки. Взносы на пенсию, страхование здоровья, долевое участие. А как у вас обстоит с этим делом? В наше время и в наш век, если хозяин не обеспечивает тебя страховкой и пенсией, ты в пиковом положении. Люди на это рассчитывают и без этого выкладываться не будут.

Олли говорит:

— Ну, я в известном смысле сам себе хозяин. Я и мои партнеры...

— А как насчет «Кеога»? Тебе надо непременно этим воспользоваться.

— Мы стараемся работать по-простому. Когда мы начинали...

— Ты шутишь, Олли. Ты же обираешь себя. «Шуйкилл мьючуал» предлагает дивные условия по плану «Кеога», и мы могли бы тебя подключить, собственно, мы советуем тебе подключиться на корпоративной основе, тогда ни одной монеты не уйдет из твоего личного кармана — все пойдет из кармана корпорации, к тому же это вычитается из налогообложения. Эти несчастные простофили, что выплачивают страховки без помощи со стороны компании, живут в доисторические времена. А пользоваться планом отнюдь не противозаконно, — как раз наоборот: мы действуем по законам, которые установило правительство. Оно хочет, чтобы люди преуспевали, чтобы все работало на увеличение национального продукта. Ты ведь знаешь, что такое «Кеог», верно? А то вид у тебя озадаченный.

— Это что-то вроде социального обеспечения.

— В тысячу раз лучше. Социальное обеспечение — это крохи, которые выдают нахлебникам, ты же никогда не увидишь ни пенни из того, что заплатил. А по плану «Кеога» каждый год из налога изымается до семи тысяч пятисот долларов — эти деньги просто откладываются с нашей помощью. Обычно мы предлагаем в зависимости от обстоятельств... сколько у тебя иждивенцев?

— Двое, если не считать жену. Мой сын Билли окончил колледж и сейчас изучает в Массачусетсе зубоврачебное дело.

Ронни присвистывает:

— Ух ты, ну и умен! Ограничил себя одним отпрыском. Я вот посадил себе на шею целых троих и только последние два-три года почувствовал, что твердо стою на земле. Старший мальчик, Алекс, занялся электроникой, а среднего, Джорджи, с самого начала пришлось поместить в специальную школу. Дислексия. Я никогда об этой болезни не слыхал, но теперь, прямо скажем, наслышан. Ни черта не может понять из написанного, а по разговору никогда этого не подумаешь. Так язык подвешен, что в один миг меня обставит, а вот понять ничего не может. Хочет быть художником, Бог ты мой! На этом же не заработаешь, Олли, ты это знаешь лучше меня. Даже когда у тебя один ребенок, все равно не хочется, чтобы он голодал, если с тобой или с твоей женушкой вдруг что случится. В наши дни и в наше время, если у человека жизнь не застрахована на сто — сто пятьдесят тысяч, он просто не реалист. Да одни приличные похороны стоят четыре-пять косых.

— М-да, ну...

— Давайте на минутку вернемся к «Кеогу». Мы обычно рекомендуем соотношение сорок на шестьдесят, сорок процентов от семи тысяч пятисот идут прямо на страховку, которая обычно составляет около ста тысяч — при условии, что ты пройдешь экзамен. Ты куришь?

— Случается.

— Хм. Что ж, дай-ка я вызову тебе доктора, который тебя хорошенько обследует.

Олли говорит:

— По-моему, жена собралась уходить.

— Не вкручивай мне, Фостер.

— Фоснахт.

— Не вкручивай. Сегодня же субботний вечер, милый. У тебя что, шило в заду, что ли?

— Да нет, просто моя жена... ей завтра утром надо идти на какое-то собрание против атомных испытаний в универсалистской церкви.

— Ничего удивительного в таком случае, что она так окрысилась на Папу. Я слышал, Ватикан и Три-Майл-Айленд — одна шайка-лейка, спросите нашего друга Гарри. Олли, вот моя карточка. Могу я получить вашу?

— М-м...

— О'кей. Я знаю, где вас найти. Рядом с порнокиношкой. Я зайду. Это не ерунда, вам действительно следует послушать, какие предоставляются возможности. Люди говорят, экономика сдохла, но она вовсе не сдохла — там, где я сижу, она процветает. И люди просят им помочь.

Гарри говорит:

— Прекрати, Рон. Олли хочет уйти.

— Ну, собственно, не я, а Пегги.

— Иди! Иди с миром, милый. — Ронни поднимается и пухлой рукой делает знак креста. — Бог да хранит Америку, — произносит он с сильным иностранным акцентом так громко, что Пегги, разговаривающая с Мэркеттами, чтобы немного загладить свою неловкость, оборачивается. Она тоже ходила в одну школу с Ронни и знает, какой он гнусный остолоп.

— Господи, Ронни, — говорит ему Кролик, после того как Фоснахты ушли. — Зачем надо было все это городить!