царства». Именно Поллиен (Stratag. Кн. V, гл. 26) рассказывает об осаде города Феодосии боспорским царем Сатиром I. Союзники феодосийцев ираклейцы прислали им на помощь полководца Тинниха. Последний, имея слишком мало судов, высадил на берег трубачей и приказал играть попеременно. Осаждавшие подумали, что пришел сильный флот, и отступили.

Несколько дельных замечаний о войне Святослава в Болгарии можно найти в статье г. Белова «Борьба Святослава Игоревича с Иоанном Цимисхием» (ЖМНПр. 1873. Декабрь) и в исследовании г. Дринова «Южные славяне и Византия в X веке» (Чтен. Об. и. и д. 1875. Кн. 3). Последний предлагает догадку, что Болгарское царство уже при Петре Симеоновиче распалось на две части: в западной половине был провозглашен царем Шишман, отец Самуила, известного противника Василия II Болгаробойцы. Действительно, завоевания Святослава и Цимисхия обнимали, по всем данным, только восточную половину Болгарии; а западная ее половина позднее была покорена императором Василием II. Но отсюда скорее можно заключить, что Западная Болгария отделилась не при жизни Петра, а именно во время завоевания Болгарии Святославом. Последний успел покорить собственно ближайшую и богатейшую часть, то есть Придунайскую Болгарию; между тем западные области Болгарского государства на время сохранили свою независимость, чему помогли и географическое их положение, защищенное высокими горными хребтами, и вероятное существование отдельных племенных князей, еще не уничтоженных вполне болгарскими царями из династии Асперика.

Данных событий коснулся в своих трудах французский византинист Шлюмберже. В томе, посвященном Никифору Фоке (Paris, 1890), в гл. XII и XV Шлюмберже распространяется о миссии Калокира и завоевании Болгарии Святославом. В томе, посвященном Иоанну Цимисхию (L’epopee Byzantine. P. 1896), пытается возможно подробнее передать его войну со Святославом. К сожалению, погоня за картинным изложением и обилие материала нередко сопровождаются всякого рода преувеличениями, неточностями, наивными вымыслами и явным недостатком критики; причем встречаются ссылки на авторов весьма сомнительной авторитетности, вроде Куре, Ламбина, помянутого выше Белова, Черткова, краткого учебника русской истории Рамбо и тому подобных. Русь у него по старому домыслу постоянно отождествляется с варягами-скандинавами. Тут у него являются на сцену Валгалла и «бешеные берсеркеры», скандинавское построение треугольником, варяжские «знаменитые секиры» и тому подобные фантазии. Войны Руси с Болгарией иллюстрируются миниатюрными изображениями, взятыми из ватиканской рукописи Манасии. Но миниатюры эти относятся к XIV веку. «Авлу», или дворец болгарских царей, Шлюмберже называет татарским «аулом» и развалины его находит подле города Шумлы. По моему мнению, известие византийцев об обороне русских во дворце на особом холме под Преславой следует сопоставить с надписью в Тырновой мечети о насыпке холма и постройке новой авлы. (См. в моей «Второй Дополнит, полемике» VII статью по поводу № VI и VII Известий Русск. археологии, института в Константинополе.) Год Святославовой смерти мы оставили, как в летописи; по исследованию же Срезневского она относится к 973 году (Изв. 2-го Отд. Акад. н. T. VII), также по мнению гг. Куника и Васильевского («О годе смерти Святослава». СПб., 1876). А по летописи Яхъ и Антиохийского — к 971 году (см. в издании барона Розена).

8 В числе Ярополковых бояр находился некто Варяжко. Он, по словам летописи, предупреждал своего князя об измене и советовал ему не ходить к Владимиру, а лучше идти к печенегам и нанять там войско; но тщетно. После убиения Ярополка Варяжко убежал к печенегам и вместе с ними потом много воевал против Владимира, пока последнему не удалось привлечь его в свою службу. Имя или прозвание этого боярина указывает, конечно, на его варяжское происхождение, а последнее обстоятельство подтверждает наше предположение, что варяжские выходцы начали вступать в службу киевских князей по крайней мере со времен Олега. Отсюда можно объяснить и присутствие двух-трех норманнских имен в числе русских послов, приведенных договорами Олега и Игоря: если только эти два-три имени впоследствии, при более усовершенствованных приемах и более значительных средствах сравнительно-исторической филологии окажутся действительно норманнские.

О женолюбии Владимира — см. ПСРЛ Ипатьевский и Лаврентьевский списки, а также Chronicon Dithmari, episcopi Merseburgensis. Ed. Norimb. 1807. Проф. Голубинский полагает, что летопись в этом отношении сильно преувеличивает. Ист. Рус. цер. I. 145 и далее. О языческой ревности Святослава и веротерпимости Ярополка см. отрывок из так называемой Иоакимовой летописи у Татищева в I томе, хотя это источник довольно мутный.

Летопись, говоря о принесении человеческой жертвы богам и убиении отца с сыном, называет сих мучеников варягами. Это место летописи представляет некоторые трудности для своего объяснения. Почему жребий пал на христианина-чужестранца, а не русина? Во-первых, в Киеве, как известно, была уже туземная крещеная Русь. Об этой крещеной Руси упоминает сама же летопись в договоре Игоря. О христианской Руси, кроме того, говорит Фотий в своем послании 866 года и Лев Философ в расписании церковных кафедр. Константин Багрянородный упоминает о «крещеной Руси», которая находилась на византийской службе (De cerem. Aulae Byzant.). То же подтверждает папская булла 967 года, которая указывает на славянское богослужение у русов (у Добнера Ann. III. 197. «Нестор» Шлецера. II. 527. Некоторые усиливаются доказывать, будто эта булла подложная). Следовательно, с какой стати киевлянам было бы требовать от чужеземного, вольного варяга его сына на заклание своим богам? На этот вопрос до известной степени удовлетворительное объяснение дает проф. Васильевский в своей книге «Житие свв. Георгия Амастридского и Стефана Суражского» (СПб., 1893). Греческий текст жития Георгия по поводу нападения русов на Амастриду указывает на сохранившийся у них древний тавроскифский обычай ксеноктонии, то есть заклания чужеземцев в жертву своим богам. (См. также мою «Вторую дополнит, полемику». М., 1892. С. 49.)

Мы не распространяемся о языческой религии русских славян и довольствуемся кратким ее очерком; причем имеем в виду преимущественно известия писателей X–XII веков, каковы: наш летописец, договоры Олега и Игоря, Ибн Фадлан, Масуди, Константин Багрянородный, Лев Диакон и «Слово о полку Игореве». Вообще источники, современные языческому периоду или близкие к нему по времени, очень скудны и не дают возможности создать ясную полную картину; а известия позднейшие сбивчивы и разноречивы. Хотя литература славяно-русской мифологии вообще не бедна; но, за немногими исключениями, в ней столько гадательных и произвольных выводов, столько смешения разных эпох и племен, что пока трудно на этом основании строить какое-либо здание. Сочинения, наиболее заслуживающие внимания по этому вопросу, суть Костомарова «Славянская мифология» (Киев, 1847); Срезневского — «Исследования о языческом богослужении древних славян» (СПб., 1848); Афанасьева — «Поэтические воззрения славян на природу» (М., 1865–1869). Кроме того, много любопытных мыслей и соображений о славяно-русской мифологии рассеяно в трудах: того же Срезневского, Русова, Снегирева, Терещенка, Ходаковского, Калайдовича,