Она запустила пальцы в мои волосы и провела рукой от висков к затылку; ладонь ее говорила: «Я люблю тебя, мой варвар». Я сказал себе: «Сейчас это неважно, вот когда мы поженимся, я научу ее выступать за народ перед богом. И все же жаль, что она не слышит: царь, подобно ремесленнику, хочет, чтобы искусство его по наследству передалось сыновьям».

Впрочем, времени на раздумья у нас уже не было, и мы приступили к делам.

Я встретился с Перимом и двумя его сыновьями в старом архиве под Лабиринтом. Весь его род записывал решения царей, только они сами со своими старшими помощниками спускались сюда, в хранилище документов седой старины. Если Минос желал ознакомиться с решением своего предшественника, прежде чем выносить собственное суждение, он посылал за археотом.[93]Это древняя тайна, она передавалась от отца к сыну, первым ее учредил князь по имени Радамант.[94]

Когда царь заболел, дела стал выслушивать Астерион; однажды он послал за Перимом, сообщил свой приговор и попросил подтвердить его решениями предков. Перим же принес ему девять четких свидетельств правоты противоположной стороны и получил от Астериона приказание посмотреть еще. Археот ничего не сказал и закрылся среди документов, перебирая их, пока не закончилось отведенное время, и Астериону пришлось вынести свой собственный приговор. Всякий знал, что теперь Перим обречен, и он не хотел дожидаться удара.

Ему было около пятидесяти, в густых бровях и бороде чередовались седые и черные пряди – словно в ясеневой древесине; круглые глаза поблескивали, как у совы, засевшей в дупле. Мне стало жаль его: этот муж превосходно поладил бы с моим дедом.

Затевать какие-то козни с размалеванным плясуном в подвале просто претило его натуре. Мне приходилось оставлять Бычий двор разодетым как на пир или свидание – иначе люди вокруг начали бы удивляться. Однако я еще помнил то, что успел усвоить в палатах, где вершили суд мой дед и отец, да и я сам. И вскоре он забыл о моих детских побрякушках. Сыновья его показались мне мужами чести; старший и с виду напоминал писца; тот, что помладше, был из военачальников среднего ранга – истинный критянин, кудрявый, с гибким станом, но наделенный нравом настоящего воина. Он сказал, что рассчитывает на поддержку трети царских телохранителей – тех, кто ценит присягу и ненавидит Астериона. Настало время, решил я, начать активные действия и на Бычьем дворе.

Я доверился «журавлям» с самого начала, однако дело должно было вот-вот выйти за пределы одного отряда, и я стал приглядываться к вожакам, подыскивая такого, на кого можно было бы положиться. Выбор мой пал на сарматку[95]по имени Фалестра. Их обычаи во многом сродни племени амазонок; с оружием в руках они служат богине луны[96]и сражаются рядом с мужами. Когда она появилась у нас, то показалась очень странной – в куртке и шароварах из оленьей кожи, от нее пахло козьим сыром. Страна ее лежит на самом краю мира за спиной северо-восточного ветра – далеко за Кавказом, где люди снимают одежду только один раз в году. Но когда ее раздели и вымыли, оказалось, что это красивая девушка – быть может, самую малость более мужеподобная, чем можно пожелать для собственного ложа, но наделенная всеми достоинствами прыгуна. В том числе и отвагой – уже в первый день она глядела на меня с завистью.

Мне понравилась подобная хватка, и я научил ее всему, что умел сам. И когда она стала вождем «грифонов», то часто приходила за советом. Я предупредил ее однажды, что один из их юношей боится быка; и когда они отдали его зверю и подыскали парня получше, она связала их клятвой, как это сделали мы, и уже два месяца все «грифоны» оставались живы. Поэтому люди привыкли видеть нас за разговором. Ей я рассказал все – кроме того, что являюсь любовником повелительницы. Фалестра предпочитала дев, однако я давно понял, что ни одной женщине не нравится слышать, что ты предпочитаешь другую.

Выслушав, она от радости сделала сальто на месте – потому что все еще оставалась дикаркой и не умела себя вести. Но дурой она не была. Потрещав о родных горах и друзьях, куда теперь ей приоткрывалась дорога, она деловым голосом потребовала у меня лук, которым владела лучше остального оружия. Я обещал найти; верные царю телохранители уже помогали нам и доставляли хорошее оружие из верхнего арсенала. Она молила о разрешении рассказать обо всем «грифонам», утверждая, что у них нет секретов друг от друга, я подумал, что это говорит в их пользу, и разрешил. Вскоре о подготовке узнали все отряды, присягнувшие на верность друг другу. Что касается остальных, я подумал: пусть воюют, когда придет час, но лучше не полагаться на их язык.

Словом, закваска безмолвно бродила. А тайну берегли люди, чьи жизненные нити переплелись в жгут. Если ты подведешь своих, значит в следующий раз бык будет искать именно тебя. Узнать осведомленных можно было, только приглядевшись к глазам – и то если знать заранее.

Теперь мы начали переносить оружие на Бычий двор. Мы с Аминтором показали остальным парням из числа «журавлей» и еще троим или четверым предводителям отрядов путь через хранилище: наши друзья-телохранители прятали оружие под ним. Было холодно, и хламиды позволяли нам укрывать оружие, хотя концы древков копий и дротиков все равно приходилось спиливать. Критские луки невелики и как раз подходят для женщин. Девушки прятали оружие во всяких щелях и ямах под полом.

Ариадна объявила критянам свое предсказание. Полная гордости, она рассказывала мне, как говорила оборванными фразами: не слишком-то понятными, но многозначительными, как потом закатила глаза и осела на бок, прямо посреди гадов, лишенных ядовитых зубов, и, очнувшись, поинтересовалась, о чем говорила. Кроме того, она велела одной доверенной старухе слушать, что говорят, и напоминать о кольце, брошенном мною в воду. Вскоре потребуется предупреждать вождей племен и кланов.

Весна рано приходит на Крит. В расписных вазах в палатах дворца заблагоухали нарциссы и ветки миндаля, молодые люди украсили головы фиалками, а знатные жены разодели кукол мужского пола, которыми будут тешиться до середины лета, а потом повесят их на плодовых деревьях: они играют в жертвоприношение, как и во все остальное. Солнце пригревало сильнее, снег отходил все выше, к вершинам гор. С юга задувал теплый ветер, море притихло и успокоилось.

Я посещал пиры во дворце, иногда встречал на них жонглера, или танцора, или девушку с учеными птицами, а то и сказителя, явившегося из-за моря. Я подходил к ним, если мог, чтобы они слышали мое имя и эллинскую речь. Однако вестей из Афин все не было.