Удивленный, что она запомнила такие подробности, Саймон довольно хихикнул:

— Джеремия тоже принимал в этом участие.

— Ты втянул его в это, хочешь сказать? Он никогда бы не стал делать ничего подобного по собственной инициативе.

— Но откуда ты это знаешь?

Мириамель бросила на него презрительный взгляд:

— Я же говорила, дубина, что следила за тобой много недель подряд.

— Что так, то так. — Саймон был польщен. — А что еще интересного ты видела?

— Главным образом, как ты удирал и предавался возвышенным мечтам, когда предполагалось, что ты работаешь, — отрезала она. — Неудивительно, что Рейчел щипала твои уши до синяков.

Оскорбленный, Саймон выпрямился.

— Я удирал только для того, чтобы у меня было хоть какое-нибудь свободное время. Ты не знаешь, что за жизнь у слуг!

Мириамель взглянула на него. Выражение ее лица внезапно стало серьезным, даже грустным.

— Ты прав. Но ты не знаешь, что за жизнь была у меня. Вот мне-то действительно выпало мало случаев побыть одной.

— Может быть, — упрямо сказал Саймон. — Но могу побиться об заклад, что в вашей части Хейхолта лучше кормят.

— Кормят тем же самым, — парировала она. — Только мы ели чистыми руками. — Она подчеркнуто неодобрительно поглядела на его черные от сажи пальцы.

Саймон громко засмеялся.

— Ха! Значит, вся разница между судомоем и принцессой — чистые руки? Боюсь разочаровать тебя, Мириамель, но после целого дня мытья посуды мои руки бывали даже чересчур чистыми.

Она насмешливо улыбнулась:

— Тогда, я полагаю, никакой разницы между нами нет вообще.

Саймон внезапно почувствовал, что их спор заходит на запретную территорию.

— Я не знаю, Мириамель.

Она поняла, что что-то изменилось, и замолчала.

Насекомые запели ночную песню, а темные деревья стояли вокруг, как соглядатаи. Странно снова очутиться в лесу, подумал Саймон. Он уже успел привыкнуть к бескрайним просторам, открывавшимся с вершины Сесуадры, и голым равнинам Высоких Тритингов. После них Альдхорт казался давяще тесным — хотя, наверное, Мириамель права: по крайней мере на некоторое время лес может быть самым безопасным местом.

— Я ложусь спать, — внезапно сказала принцесса.

Она встала и направилась к тому месту, где приготовила себе постель. Саймон заметил, что его плащ лежал с другой стороны костра.

— Если хочешь. — Он не мог сказать, сердится ли она. Может быть, ей здесь просто нечего больше понимать. Он иногда чувствовал это около нее, когда заканчивались все незначительные темы для разговора. О чем-то серьезном было трудно говорить — слишком неловко и слишком страшно. — А я посижу еще у огня.

Мириамель завернулась в плащ и легла. Саймон смотрел на нее сквозь мерцание угасающего костра. Одна из лошадей тихо заржала.

— Мириамель?

— Да?

— То, что я сказал тебе в ночь нашего отъезда, — правда. Я буду твоим защитником, даже если ты никогда не скажешь мне, от чего именно я защищаю тебя.

— Я знаю, Саймон. Спасибо.

Снова возникла пауза. Через некоторое время Саймон услышал слабый мелодичный звук. На мгновение он испугался, но потом понял, что это принцесса тихо напевает про себя.

— Что это за песня?

Она вздрогнула и повернулась к нему.

— Что?

— Что за песню ты поешь?

Она улыбнулась:

— Я и не знала, что пою вслух. Она крутилась у меня в голове весь вечер. Ее пела мне мама, когда я была маленькая. Я думаю, эта эрнистирийская песня пришла еще от бабушки. Но она на вестерлинге.

— Споешь ее?

Мириамель помедлила.

— Не знаю. Я устала и не уверена, что вспомню все слова. И вообще, это грустная песня.

Саймон лег и закутался в плащ, внезапно почувствовав озноб. Воздух становился холодным. Листья тихо шелестели на ветру.

— Ну ладно. Я попробую. — Мириамель на мгновение задумалась, потом начала петь. Голос ее был хрипловатым, но приятным.

Моя любимая жила,

— начала она тихим голосом. Мелодия ясно звучала в сумеречном лесу.

У озера, у Кэтрин-Дейр.

Прекрасней всех она была

Во всей стране моей.

Осенний лист летел, звеня,

У озера, у Кэтрин-Дейр.

Она плясала для меня

В сиянии полей.

В домах горели огоньки

У озера, у Кэтрин-Дейр.

Коснулся я ее руки

В один из зимних дней.

Всю зиму я о ней мечтал

У озера, у Кэтрин-Дейр.

И я ее поцеловал,

Когда настал апрель.

Дождались летом мы тепла

У озера, у Кэтрин-Дейр.

Но ты на свадьбу не пришла,

Не стала ты моей.

И снова лист летел, звеня,

У озера, у Кэтрин-Дейр.

Теперь уже не для меня

Плясать хотелось ей.

Пришла зима, покрылись льдом

И озеро, и Кэтрин-Дейр.

И я покинул отчий дом,

Чтоб стала боль слабей.

Озерная недвижна гладь,

Не повернется время вспять.

Ты эту сказку должен знать -

Любовь купить, любовь продать…

И бесконечно повторять:

«Жестокий Кэтрин-Дейр».

— Красивая песня, — сказал Саймон, когда она закончила. — И грустная. — Мелодия все еще звучала у него в голове; он понял, почему Мириамель незаметно для себя напевала ее.

— Мама пела мне ее в саду в Меремунде. Она всегда пела. И все говорили, что у нее самый красивый голос, какой они когда-либо слышали.

На некоторое время наступила тишина. Оба, и Саймон, и Мириамель, лежали, завернувшись в плащи, поглощенные своими тайными мыслями.

— Я никогда не знал своей матери, — сказал наконец Саймон. — Она умерла, когда я родился. Я не знал никого из моих родителей.

— Я тоже.

К тому времени, когда странный смысл этой фразы прорвался сквозь стену расстроенных чувств Саймона, Мириамель повернулась спиной к огню — и к своему спутнику. Он хотел спросить, что она имела в виду, но почувствовал, что принцесса не хочет больше разговаривать. Вместо этого он стал тихо смотреть, как угасает огонь и улетают в темноту последние искры.

Бараны сгрудились так тесно, что между ними почти невозможно было пройти. Бинабик пел тихую овечью колыбельную, с трудом пробираясь между мохнатыми спинами.