Видит, летят лебеди.

– Лебеди вы мои, лебеди, заберите меня с собой! Скиньте мне пёрышек, сделать мне крылышки.

– Бросила тебя родная кровь, что просишь у чужой? – отвечали лебеди, да и улетели прочь.

Смотри Аксинья, летят гуси дикие, серые.

– Гуси мои, гусаньки, заберите меня с собой! Скиньте мне пёрышек, сделать мне крылышки, вернуться мне в дом родной!

– Бросила тебя родная кровь, что просишь у чужой? – отвечали ей гуси дикие серые, да и улетели прочь.

Увидала Аксинья, утки летят.

– Ути мои, уточки, заберите меня с собой! Скиньте мне пёрышек, слелать мне крылышки, вернуться мне в дом родной, к батюшке с матушкой, к жениху!

– Бросила тебя родная кровь, что просишь у чужой? – отвечали ей утки, да и улетели прочь. А одна утка спустилась пониже, и крикнула:

– Распрощались с тобой батюшка и матушка, не ждут уже домой. А жених твой женится на другой, на сестре твоей, на родной!

Села Аксинья на берегу, начала плакать, и плакала она всю ночь, да так горько, что на рассвете обратилась она в камень, из которого тёчет два ручейка воды – слёзы горькие.

Катерина замолчала, и мальчишки оба замотали головами. У них было полное ощущение, что они находятся на озёрном берегу, рядом с плачущим камнем-Аксиньей.

– Даже водой озёрной пахнет, – удивился Кир.

Степан молчал, только хмуро поглядывал на Катерину, а потом решился уточнить:

– Думаешь менять?

– Очень хочется! Только вот как? Я специально спрашивала у Баюна, так вот, Красава и жених этот свадьбу действительно сыграли, у них уже дети имеются. То есть, до тумана уже имелись. Рассказать по-другому, дескать, проплывал какой-то рыбак мимо того острова, и девушку привёз домой, уже не получится. Но не оставлять же эту несчастную там!

Катя вздохнула и чуть не задула свечу.

– Думать надо, как лучше… – пробормотала она. Думала она об этой сказке долго. Никак не укладывалось в голове преступление Красавы, и то, что пришлось пережить Аксинье. – Ну, что вот делать? Вернуть Аксинью её семье? Красаву – в острог. Муж её всё равно на Аксинье уже не женится. С ней-то он просто за ручку гулял, да на празднике плясал, а с Красавой уже детей завёл. И детей куда? И не услышит ли Аксинья в результате: – Лучше бы ты и не возвращалась!

Катя представила и только головой покачала. – Нет уж, пусть пока в тумане спит! Хоть не чувствует ничего! Не знаю, может ли камень ощущать боль, но сдаётся мне, что если бы ей больно не было, она бы и не плакала!

Баюн всё её раздумья видел и одобрял.

– Я в свою радость веррррю! Надо ей вррремя, значит, будет так! Мы-то никуда не торопимся. Ни на Ключевой остров, ни куда-то ещё… – мурлыкал Баюн. Он точно никуда не торопился. Ему прошедшие лето с осенью, да начало зимы достались очень и очень не просто. – Имею я право? – cпрашивал он у себя, и с удовольствием сам себе отвечал:

– Имею! Ещё как имею. И буду отдыхать! И Катюше отдохнуть надо…

Мнение своё он донес до всех, кто в Дубе находится, и удивительное дело, никто и не думал возражать!

– Роскошно! Канииииикулыыы! – растянулся на одной из котовых лежанок Кир. И тут же взвился, вскочил на ноги, узрев прямо у своей физиономии волчью пасть.

– Какие тебе ещё каникулы? В оружейную! Быстро! – рыкнул Бурый, и весело подмигнул Катерине. – Нечего балду гонять. А то через неделю от безделья по стенкам бегать будут! Знаю я их.

– Ну, это всё равно лучше, чем уроки, а потом всё равно оружейная, но уже у Катьки в междустеньи! – пыхтел Степан, орудуя учебным мечом. – Да когда-нибудь я сумею разрубить этот проклятый платок?

Раз за разом шёлковый платок падал на пол абсолютно целым, словно и не по нему со свистом попадают мечом.

– Не переживай, у меня тот же результат! – устало выдохнул Кир. – Одно утешение, что, по-моему, это сделать невозможно.

– Конечно, возможно, но только самым лучшим воинам, – уныло сообщил ему Степан, которому про это когда-то Катя рассказывала.

Катерина часто улетала с Волком, Сивкой и Жарусей на прогулки. Ей было неловко от тоскливого взгляда Северина, который она прямо-таки спиной чувствовала. Он так и не взлетел. В Дуб Кот его не приглашал, да ему и не надо было. Так, шатался по окрестностям, не испытывая ни холода, ни голода, зато ему почему-то понравилось сопровождать мальчишек на их пробежках, и разговаривать с Катериной.

– А ты что-нибудь про север Озерного края знаешь? – как-то спросила его Катерина.

– Что там тебя интересует? – вопросом на вопрос ответил Северин.

– Всё! Я туда собираюсь вскоре, только не знаю, как мне быть с одной сказкой. Ты мне рассказывай, что в голову придёт…

– Что может прийти в голову ветру? – хмыкнул про себя Кир, и очень скоро понял, что был не прав.

– Нифига себе, сколько он всего знает! – удивлялся Степан. А ещё больше он удивлялся тому, что Катерина вдруг насторожилась и стала расспрашивать у Северина о жителях какой-то деревни на островах.

Катя решила всё-таки попробовать разбудить сказку, как только утихнет непогода.

– Кто её знает эту метель? Зарядит опять, носа не высунешь… – ворчала она, выходя из уюта и тепла в снеговую завируху, чтобы очередной раз полетать с Бурым.

– Хозяйка, а вот ты когда сказку освободишь, прогонишь туман, ты же уйдёшь? – Cеверин поджидал её на нижней ветке Дуба. – Уйдёшь в свой мир?

– Тебе-то что? – грубо уточнил Бурый.

– Просто справшиваю…

– Просто помалкивай! – велел Волк, косясь на названную сестру. – Нашелся тут… Любопытный такой! Когда надо ей, тогда и уйдёт!

– Да ладно тебе, не ругайся, – Катерина могла запросто погасить даже волчью ярость, что уж говорить о беззлобном ворчании. – Не знаю пока, Северин. Как получится.

Она прекрасно поняла, почему ветер беспокоится, и решила, что если ей удастся сказку разбудить, она всё равно торопиться с возвращением не будет. – Вдруг получится у него? Станет обратно ветром! А то в таком состоянии его тут оставлять как-то волнительно, а с собой не заберешь, не Ярик всё-таки.

Метели утихали ненадолго, а потом снова и снова заметали Лукоморье бесконечным белым потоком. Катерина отдыхала. Удивительно, как уютно и спокойно в Дубе, когда снега завалили все дороги, а тут в печи потрескивают дрова, на столе расстелена самобранка, и стоящие на ней блюда, мисы, кашники, ендовы, корчики и братины придирчиво изучает Баюн. Волк хмуро косится на мальчишек, которые снова сделали что-то не так, а если и так, то всё равно недостаточно хорошо. Жаруся завороженно глядит в огонь своими яркими глазами, а когда забывается, засмотревшись, то по её пёрьям бегут искорки. Сивка флегматично переступает копытами в своём любимом углу, возле двери в конюшню. Хорошо, когда не надо никуда ехать, лететь и что-то делать, и бояться, что не получится. Не надо не потому, что ты не знаешь, как сделать, а просто из-за метелей, разошедшихся над Лукоморьем.