– Корабль умер, – сказал вице-шеф директората, Антон Черкаленко. – Ты знаешь об этом, Михаил Константинович?

– Знаю, Антон Маркелыч. Знаю.

Гордяев снова стал выглядеть как шеф – солидно и непоколебимо.

– Здесь есть какой-нибудь зал? Со столом и креслами? Под совещание?

Конечно же, шеф глядел на Самохвалова. Словно тот обязан был знать все и обо всем. Впрочем, Самохвалов знал.

– Есть. В капитанской каюте. Но туда нет доступа.

– Ломайте, – распорядился Гордяев и вдруг родил умную мысль. Такую, которая поразила даже Самохвалова. – Раз корабль умер, значит защита тоже почила.

Через минуту из внешнего холла донеслась беспорядочная стрельба и мерные глухие удары.

Только теперь Черкаленко и остальные директора разглядели армаду чужих. И Самохвалов подумал: он впервые с тех пор, как поступил на службу в директорат, не подозревает – что же произойдет в ближайшие часы?

Рома Савельев уже с полчаса возился с личным блокнотом предыдущего капитана. Риггельд с Юлькой и Смагин с Яной Шепеленко грелись парочками и тихо переговаривались слева от стола, у стены. Суваев расположился справа, и мучительно пытался отыскать сходство между существом, виденным только что на маленьком пыльном экранчике, и бесформенной кучей не то тряпья, не то окаменевшей плоти рядом с собой.

Сколько лет назад умер предыдущий капитан их корабля? Миллион? Десять миллионов? Отчего он умер? От жажды, от холода, от голода? От кого он скрывался здесь, в глубоко упрятанной в ремзону каморке? В норе, которая стала заметной лишь когда весь исполинский корабль погрузился в усталую дрему?

Он не был человеком. Он не был даже гуманоидом, как свайги, как длинношеие птицы или шат-тсуры, атаковавшие волжские города.

Впрочем, можно ли считать гуманоидами рептилий или птиц? Скорее всего – нет. Но свайги и шат-тсуры, и даже птицы-цоофт все равно больше похожи на людей, чем это давно умершее существо. У тех две руки, две ноги, голова с парой глаз… Правда, у свайгов еще и короткий толстый хвост.

И вдруг Суваев понял, кем он был, этот инопланетянин.

Ушедшим. Именно Ушедшим. Представителем расы, которой никогда не существовало.

А сейчас Ушедшими стали все они – бывшие жители планеты Волга. Разве можно их теперь называть людьми?

Вряд ли. Слишком уж изменил их корабль из ниоткуда. Гигантский совершенный корабль, которого никто никогда не строил. Фагоцит вселенной.

Снова и снова Суваев всматривался в останки чужого астронавта, и мысли его блуждали, как потерявшиеся во тьме мотыльки.

Отвлек Суваева легкий шорох, словно рядом кто-то перевернул большие песочные часы и струйка песка устремилась из верхней половинки колбы в нижнюю.

Ш-шшурх-х…

Суваев вскинул голову, и увидел, что в ладонях капитана больше нет блокнота. Лишь мелкая серая пыль ссыпается на стол. Легкая и воздушная.

Капитан очень медленно отряхнул ладони, и встал из-за стола. То, на чем он просидел полчаса с некоторой натяжкой можно было назвать креслом. Но лишь с некоторой натяжкой.

Люди бы такого предмета никогда не сделали.

– Рома, – осторожно спросила Юлька отчаянная. – Ты в порядке?

У капитана действительно было такое лицо… в общем, Суваева вопрос Юльки не удивил.

– Не совсем, – выдохнул капитан. – Не совсем.

– Ты что-нибудь понял?

– Да. Я все понял. И все совершенно не так, как представлялось нам раньше.

– Это касается корабля? – спросил Суваев, заранее уверенный в ответе капитана.

– Да. И корабля тоже. Но скорее, это касается нас. Людей. Пока еще людей.

Капитан опустил голову и взглянул на останки. Может быть, Рома подумал, что и его высохший труп через миллион лет могли бы отыскать те, кому суждено будет стать Ушедшими.

– Ну, и как обстоит все на самом деле? – Суваев старался, чтобы голос звучал ровнее.

– Вахты нас убивают. А если говорить более широко – нас убивает корабль. Он нами питается. Нашей плотью и нашими мыслями. Нашим естеством. Нашими разумами. Он паразит. Просто огромный паразит, который притворяется другом. Он дает нам блаженство единения с собой и любым из экипажа, и по капле высасывает из нас души.

Капитан взглянул в глаза офицерам.

– Мне всегда казалось, что такой фагоцит, устранив угрозу галактике, сам может стать не меньшей угрозой. А значит, он изначально должен быть обречен. Я поступил правильно, ограничив вахты до минимума. Иначе многие из экипажа уже успели бы стать рабами. Они оставались бы живыми, как организмы. Но не как личности.

– Это… он тебе сказал? – спросила Янка, покосившись на останки у стола. На этот раз спросила без всякого яда в голосе.

– Да. Он тоже понял это… но немного не успел. Его экипаж уже не смог выйти из шкафов. Собственно, мое сравнение вахт с наркотиком оказалось не таким уж далеким от истины. Корабль сначала делает живых рабами, несколько лет носится по галактике, выполняя свою миссию, а потом попросту пожирает всех. В биоскафандрах не остается ничего, они пустеют. Некоторое время корабль еще живет нашими общими мыслями, нашей объединенной сущностью, нашими личностями. Нашей памятью, наконец.

Но ведь и память смертна.

– И он засыпает где-нибудь в укромном и темном углу? – продолжил за капитана Суваев. – До следующего раза? Пока какой-нибудь псих не передаст ему первую частичку своей души, нажав на кнопку найденного пульта?

Капитан искривил губы в усмешке.

– Ты всегда был догадливым парнем, Паша.

– Ну, прямо праздник, – сказал Смагин и скрипнул зубами. – Сначала у нас отобрали корабли. Потом – дом. А теперь что, пытаются отобрать будущее?

– Ты всегда был догадливым парнем, Юра, – ответила за капитана Янка.

Все же, у них остались силы, чтобы улыбнуться вымученной шутке.

– Вы как хотите, – решительно заявил Смагин. – А мне это не нравится.

– Мне тоже, – присоединился Риггельд.

– А уж мне!.. – вздохнула Юлька. – А, капитан? Что придумаем?

– Я уже все придумал, – сказал Рома, меняя батарею в бласте. – Собственно, все уже давно придумано. До нас. Вот, смотрите.

И он показал всем рукоятку своего бласта.

«Смерть или слава» – было написано там.

– Мы идем наружу. Прочь из ремзоны. К рубкам.

– Но там же директорат и шадроновские молодчики! – опешил Суваев. – Ты что, капитан?

– А у нас выхода другого нет. Чужие явились, ты что, забыл? Если мы не выйдем – нам все равно хана. К тому же, сейчас оповестим наших, кто уцелел.