– Но я же правду сказал!

– Вот поэтому и извинишься.

– Но тогда мои извинения будут неискренними, – возразил Терри.

– А ты симулируй, – посоветовал ему американец Гэри, чей рассказ о матери вызвал такое бурное обсуждение на собрании «депрессивной группы», где впервые присутствовал Патрик.

Патрик задумался, симулирует ли он – это слово всегда вызывало в нем отвращение, – демонстративно отворачиваясь от женщины, которую хотел соблазнить. Нет, симуляцией было само соблазнение, комплекс Казановы, заставлявший его придавать младенческим желаниям видимость поведения зрелого мужчины: куртуазные комплименты, копуляция и комментарий – изощренные фокусы, которые помогали ему отстраниться от беспомощного младенца, чьего крика он не выносил. Но, слава богу, мать умерла, и теперь ее гипотетическое материнское присутствие не будет мешать его собственным материнским инстинктам, требующим, чтобы он попытался утешить рожденного ею несчастного страдальца.

Зал наполнялся людьми, и Патрик, прервав размышления, вернулся к роли хозяина. Мимо с нарочитым безразличием прошествовал Николас, направляясь к Нэнси, в дальний конец зала. К Патрику подошла Мэри с амитриптилиновой особой, а за ними следовали Томас и Эразм.

– Патрик, познакомься, это Флер, старинная подруга твоей матери, – сказала Мэри.

Патрик вежливо пожал ей руку, удивляясь странному французскому имени. Она сняла пальто, оставшись в том же наряде, что и в клинике, – зеленый свитер и твидовая юбка. Ярко-красная помада в форме губ, нанесенная на полдюйма правее рта, делала Флер похожей на клоуна, не успевшего снять грим.

– А как вы познакомились… – начал Патрик.

– Пап, а Эразм – реальный философ! – воскликнул Томас, от восхищения забыв, что прерывать разговор невежливо.

– Скорее, философ-реалист, – сказал Эразм.

– Знаю, милый, – улыбнулся Патрик, взъерошив сыну волосы.

Томас не видел Эразма полтора года и за это время освоил категорию «философ».

– Дело вот в чем, – заявил Томас с философским видом. – По-моему, проблема Бога в том, что неизвестно, кто сотворил Бога. Более того, – воодушевляясь, продолжил он, – кто сотворил того, кто сотворил Бога?

– Да, бесконечная регрессия, – печально вздохнул Эразм.

– В таком случае кто сотворил бесконечную регрессию? – спросил Томас и поглядел на отца, чтобы убедиться в философичности своего вопроса.

Патрик ободрительно улыбнулся.

– До ужаса умный ребенок, – сказала Флер. – Не то что мои. Они толком научились говорить только в подростковом возрасте, да и то для того, чтобы оскорблять меня – и, конечно же, их отца, который этого вполне заслуживал. Не дети, а монстры.

Мэри с Томасом и Эразмом ускользнули, а Патрик волей-неволей остался с Флер.

– С подростками всегда так, – вежливо сказал он. – И все же как вы познакомились с Элинор?

– Я обожала твою маму. Прекрасная женщина, таких не часто встретишь. Она мне жизнь спасла, лет тридцать назад, когда приняла меня на работу в один из благотворительных магазинов Фонда защиты детей.

– Да-да, помню эти магазины, – сказал Патрик, заметив, что Флер набирает обороты и не намерена останавливаться.

– Почти все – ну, кроме твоей мамы, конечно, – считали, что меня нельзя принимать на работу из-за моих эпизодов, но мне надо было хоть чем-то заняться, я просто не могла сидеть дома, поэтому твою маму мне сам Бог послал. Я сортировала ношеные вещи, секонд-хенд, мы распределяли их по сети магазинов, а те, что получше, отправляли в магазинчик на Лонстон-плейс, совсем рядом с вашим домом.

– Да-да, – торопливо кивнул Патрик.

– Ах, нам было так весело! – продолжала вспоминать Флер. – Мы смеялись и шутили, как школьные подружки, перебирали вещи, примеряли их на себя и говорили: «О, это Ричмонд!» или «А это настоящий Челтнем!», а иногда восклицали в один голос: «Рочдейл!» или «Хемел-Хэмпстед!». Мы так хохотали! А в один прекрасный день твоя мама доверила мне кассу и поручила управление магазином, но тут со мной и случился эпизод. Утром в магазин сдали шубу – как раз в то время тех, кто носил меха, начали поливать краской… А шуба была великолепная, соболья, поэтому я и не удержалась. Мне так захотелось хоть чуть-чуть пожить роскошной жизнью, что я взяла деньги из кассы, надела соболью шубу – хотя в середине июня в ней было очень жарко, – поймала такси и велела водителю отвезти меня в отель «Ритц».

Патрик обеспокоенно оглядел зал, пытаясь придумать благовидный предлог, чтобы удалиться.

– Мне предложили снять шубу, но я наотрез отказалась, так и сидела в Пальмовом дворике, укутанная в соболя, пила шампанское и заводила разговоры со всеми подряд, пока до ужаса вальяжный метрдотель не попросил меня уйти, потому что я, видите ли, «мешаю другим гостям». Грубиян! А потом оказалось, что денег из кассы не хватает на оплату огромного счета, поэтому администрация отеля взяла в залог мою шубу, а к тому времени женщина, которая ее сдала, передумала и потребовала, чтобы магазин ее вернул… – сбивчиво тараторила Флер, не поспевая за своими мыслями.

Патрик безуспешно пытался привлечь внимание Мэри, но она демонстративно его игнорировала.

– А твоя мама – это просто чудо какое-то. Она приехала в «Ритц», оплатила счет, спасла шубу и сказала, что ничего страшного, мол, она привыкла платить за отца в роскошных ресторанах и отелях. Она была святая, да-да. Поручала мне распоряжаться в магазине, когда была в отъезде, говорила, что доверяет мне, потому что такого больше не повторится… Только, к сожалению, все повторилось, и не раз.

– Не хотите ли выпить? – спросил Патрик, с надеждой и тоской оборачиваясь к официантке.

Может быть, все-таки стоит с ней сбежать? Ему захотелось поцеловать жилку, бившуюся на длинной шее.

– Вообще-то, не следовало бы, но я, пожалуй, закажу джин и тоник, – сказала Флер и тут же продолжила: – Ты должен гордиться мамой. Она сделала много добра, самого настоящего, изменила сотни жизней, потратила много сил на эти магазины. По-моему, из нее получился бы преуспевающий предприниматель, если бы ее интересовали деньги. Помню, она очень любила ездить на торговые ярмарки в Харрогейт…

Патрик улыбнулся официантке, смущенно потупился, а потом снова взглянул на нее. Она улыбнулась в ответ и посмотрела на него с насмешливым сочувствием. Она все поняла. Она не только очень красива, но и умна. Чем больше Флер говорила об Элинор, тем больше Патрику хотелось начать новую жизнь с официанткой. Он бережно взял у нее из рук бокал с джином и тоником, вручил его говорливой Флер, которая как раз в этот момент по какой-то непонятной причине спросила:

– Ведь да?

– Что – да?

– Ты гордишься мамой?

– Наверное, – ответил Патрик.

– В каком смысле «наверное»? Ты хуже моих отпрысков. А они настоящие монстры.