лесной зеленью, перед глазами путников снова раскинулась необозримая волнистая равнина, безводная и в большей своей части покрытая сыпучим песком. Раскаленная днем почва дышала жаром до следующего утра, а там опять багровым диском вставало солнце быстро накаляло все, что хотя немного успело остынуть в течение ночи.

Передневав возле города Даджина, окрестности которого, разоренные дунганами, стояли и теперь в том же запустении, какими путешественники застали их семь лет тому назад, Пржевальский и его спутники выдвинулись в Алашань прежним своим путем. Только на этот раз они предусмотрительно наняли двух проводников, довольно хорошо знавших дорогу. Перейдя Великую стену, которая тянулась в четырех верстах северней Даджина и представляла собой сильно разрушенный глиняный вал сажени три высоты, они ночевали в первый день возле китайской деревни Янчжунцзе, где останавливались и прежде. Далее путь экспедиции лежал к востоку-северо-востоку вдоль сыпучих песков, которые необъятным морем уходили на север, по более плотной глинисто-солончаковой, бесплодной и безводной равнине.

Те пески, в которых экспедиция находилась, были известны монголам под названием Тэнгери, то есть «небо», за свою необычайную обширность. Эти цепи барханов неправильной формы постоянно меняют очертания и могут достигать 100 футов (30 метров) в высоту. Перед самым переходом через поперечную гряду песков Тэнгери к путешественникам приехали высланные алашаньским князем навстречу трое монголов, среди которых оказался и знакомый Пржевальскому. На следующий день после прибытия в Диньюаньин к путешественникам явился знакомый лама Балдын Сорджи, только что возвратившийся из Пекина и привезший письма и газеты. Этот лама по-прежнему состоял доверенным лицом алашаньских князей.

«Вообще все три алашаньских князя — выжиги и проходимцы самой первой руки. Несмотря на сделанные нами им хорошие подарки, князья, и в особенности ван, не стыдились выпрашивать через своих приближенных подарить то то, то другое. Со своими подчиненными князья обращаются грубо, деспотично, притом постоянно прибегают к шпионству. Одним словом, в этот раз нашего пребывания в городе Дынь-юань-ине алашаньские князья произвели на меня неприятное, отталкивающее впечатление. Прежде, восемь лет тому назад, они были еще юношами, хотя также испорченными. Теперь же, получив в свои руки власть, эти юноши преобразились в самодуров-деспотов, каковыми являются весьма многие азиатские правители».

В Диньюаньине экспедиция провела 9 дней, готовясь к путешествию в Ургу. Путь предстоял неблизкий, более чем в 1000 верст, дикой серединой Гоби. К счастью, время наступало осеннее — наилучшее для переходов в пустыне. Путешественники наняли 22 вьючных верблюда; уставшие лошади также были сбыты и заменены новыми, только три верблюда-ветерана, остаток зайсанского каравана, опять поплелись в дорогу.

Утром 2 сентября экспедиция выступила из Диньюаньина и на четвертом переходе ночевала возле соленого озера Джаратай-Дабасу, отстоящего на сотню верст от алашаньского города. Местность по пути была, как и прежде: волны солончаковой глины или сыпучие пески, местами поросшие саксаулом. В то лето в северном Алашане вообще не было дождей; поэтому погибла и скудная травянистая растительность пустыни. Погода, несмотря на сентябрь, стояла жаркая. Дорога экспедиции вновь пролегала вдоль хребта Хурху, открытого Пржевальским в 1873 году. Весь хребет был изборожден частыми ущельями; всюду встречались сравнительно небольшие, но сильно выветрившиеся скалы, а горные склоны были усыпаны щебнем и камнями, сильно затрудняя путь.

Перейдя почтовую дорогу, которая ведет из Калгана в Улясутай, путешественники вступили в степную полосу Северной Гоби. Взамен прежних волнистых и бесплодных равнин местность представляла теперь сеть невысоких увалов и холмов. Галечная почва Средней Гоби заменилась песчано-глинистой, покрытой прекрасной для скота травой. И чем дальше экспедиция подвигалась к северу, тем лучше и лучше становились пастбища, по которым везде паслись многочисленные стада местных монголов. Точно так же возникла и животная жизнь: появились дзерены, всюду виднелись норы тарбаганов, находившихся теперь в зимней спячке. Гнездившиеся птицы уже улетели, а из оседлых чаще других попадались рогатые жаворонки и земляные вьюрки. Однако текучей воды по-прежнему не было, лишь чаще стали попадаться ключи; колодцы также были нередки и вода в них встречалась большей частью хорошая.

Несмотря на обилие пастбищ, местами корм был уже выеден дочиста, в особенности в ближайших окрестностях почтовой улясутайской дороги. От нее до Урги путешественники шли 12 суток с одной в том числе дневкой.

«Следующий за Гангы-дабаном наш бивуак был на Бугук-голе, первой речке, встреченной нами от самого Нань-шаня. Один только переход отделял теперь нас от Урги, и под влиянием столь радостной мысли путь 19 октября длился невыносимо долго, в особенности в первой своей половине. Как нарочно, местность здесь холмистая, не открывающая далекого горизонта. Наконец с последнего перевала перед нами раскрылась широкая долина реки Толы, а в глубине этой долины, на белом фойе недавно выпавшего снега, чернелся грязной, безобразной кучей священный монгольский город Урга. Еще два часа черепашьей ходьбы — и вдали замелькало красивое здание нашего консульства. Тут же и быстрая Тола струила свою светлую, еще не замерзшую воду: справа, на горе Ханула, чернел густой, нетронутый лес. Обстановка пустыни круто изменялась. Попадали мы словно в иной мир. Близился конец 19-месячным трудам и многоразличным невзгодам. Родное, европейское чувствовалось уже недалеко. Нетерпение наше росло с каждым шагом; ежеминутно подгонялись усталые лошади и верблюды… Но вот мы наконец и в воротах знакомого дома, видим родные лица, слышим родную речь… Радушная встреча соотечественников, обоюдные расспросы, письма от друзей и родных, теплая комната взамен грязной, холодной юрты, разнообразные яства, чистое белье и платье — все это сразу настолько обновило нас, что прошлое, даже весьма недавнее, казалось грезами обманчивого сна…»

Так закончилось третье путешествие Пржевальского в Центральную Азию.

Глава четвертая. Гнездо для вольной птицы

Заслуженная слава. — Почетная встреча в Петербурге. — Императорские почести. — Открытие выставки. — Возвращение домой и результаты путешествия. — Покупка имения Слобода. — Хозяйка Макарьевна. — Встреча с Козловым. — Хатка. — «Семья Николая Михайловича». — Подготовка к четвертой экспедиции. — Отказ Эклона. — В новый путь.

За все три путешествия Пржевальским было пройдено по труднодоступным и малоизвестным, а нередко и вовсе неизвестным, местностям 22 260 верст, из которых 11 470 верст сняты глазомерной съемкой. Это представляло собой невообразимую ценность для военного ведомства. Кроме того, ежедневно три раза в день на протяжении всех путешествий производились метеорологические наблюдения; иногда измерялась температура почвы и воды; психрометром[121] по временам определялась влажность воздуха. Постоянно велся общий дневник и, по мере возможности, производились этнографические исследования. Но самым большим и драгоценным грузом, который Пржевальский вез на родину, были коллекции растений и животных. Среди них — новые роды и виды, которые с того времени стали называться именем великого путешественника и именами его помощников — «пржевальския тангутская», «тополь Пржевальского», «шиповник Пржвальского», «мытник Пржевальского», «зверобой Пржевальского», «горечавка Пржевальского», «бересклет Пржевальского»,