— Юра — друг мой, хотя и не самый близкий, но да, парень особый. А зачем ты имя исправляешь? Пусть бы был Левин.

— Нет, Родос, это важно. До конца рассказа важно точно знать, о ком ты пишешь, линию держать, ориентир. Потом, когда написал, можно и переименовать.

Может, здесь сделать паузу и о Горине написать? Ружье-то уже повешено.

С Юрой Гориным меня Валек Довгарь познакомил, они в одном дворе жили.

Юра был, во-первых, мастером золотые руки. Все, что угодно.

Особенно радиотехника. У него дома, а жил он в одной небольшой комнатке, туалет во дворе, была как бы радиомастерская. Он без глушки слушал какие угодно голоса. По лагерному опыту знаю, что за анекдоты, вопреки известным анекдотам, не сажали, но вот тех, кто слушал вражеские голоса и особенно кто распространял потом гнусную клевету на страну самых счастливых детей на свете, сажали и помногу. Сам таких встречал. Так что Горин постоянно жил под статьей.

Юра не только был, но выглядел как человек не вполне здоровый. Не адекватный. Не в такой мере, как Билл, а как бы уже с диагнозом.

Когда, а это было редко, он выходил на Пушкинскую прошвырнуться, как тогда говорили, народ расступался, а дамочки шарахались. Среднего роста, дистрофично худой, голова сутуло торчит почти прямо вперед. Длинные волосы гладко зачесаны назад. Такую прическу тогда никто не носил. Не редко кто, а никто. Кроме Горина. Всегда во всем черном. Дешевый черный костюм, черная рубашка без галстука или свитер. Напряженный взгляд, и по всему виду своему не наш, не советский. На плакатах таких не рисуют. Его неоднократно останавливали менты, он походил на сильно пьяного или после большой пьянки…

Но он не пил. Совсем. Принципиально.

Он вообще все делал принципиально. Один эпизод об этом.

Ближайшим другом Юры был отнюдь не я, но мой соученик по школе и классу Вова Кокорев. То-то мы изумились, когда узнали, что оба Юру Горина знаем. Как-то Кокорев надолго завербовался, продал свое тело за малые деньги. Пришел к Юре прощаться. Принес пузырь водки.

— Ты же знаешь, Вова, я не пью.

— Конечно, Юра, знаю и уважаю тебя за это. Но видишь. Юра, это особый случай. Я уезжаю надолго. Минимум на три года. Опасность большая. Могу погибнуть. Больше не увидимся. Я хочу с тобой всерьез попрощаться. Ты мой лучший друг, я хочу чтобы на прощанье ты выпил со мной стакан водки в честь нашей дружбы, из уважения лично ко мне.

Юра подумал, как всегда опустив голову к коленям:

— Хорошо, наливай стакан водки. Если ты оцениваешь нашу дружбу в стакан этой дряни, то она стоит того, я выпью. Но это все. Больше ко мне ни ногой. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Ты нашу дружбу так дешево в стакан отравы оценил и продал, нет больше дружбы!

И выпил. Мне эту историю рассказывали оба. Кокорев плакал: ах, дурак я, дурак, а Горин — как всегда: обдуманно, ответственно, с пафосом.

Девушки у Юры были. Он их даже свободно менял, но говорил о них отстраненно, называл «дамы». Подержанного такого вида, я видел двух.

Мало читал, но, как многие такого образа жизни люди, запоминал прочитанное хорошо и к месту. Иной раз в общем разговоре, а Горин отнюдь говоруном не был, вставлял цитату, всем, вроде бы, знакомую, но в ином изложении, народ замолкал в недоумении.

— Все вы (пальцем нас обводил) потерянное поколение.

Ну в общем, да.

Где бы он ни работал, его очень уважали. Ценили. Образование какое-то бросовое, чуть ли не два всего или четыре класса, но он и в чертежах рубил, вообще во всем сложном разбирался на инженерном уровне. Получал больше среднего, с его капризами считались, не торопились за внешний вид увольнять.

Он не был легко заменимым, как требовалось при социализме.

Мог починить, за что уже никто не брался. Работал года два на одном заводе. Зарплата, премии — не разживешься, но и с голоду не умрешь. Все в порядке. Но Горин написал заявление об увольнении. Черновик мне показывал. Воспроизвожу по памяти.

Тра-та-та Директору того сего

От такого-то рассякого-то слесаря максимального разряда

Горина Юрия

ЗАЯВЛЕНИЕ

По дошедшим до меня сведениям, станок, на котором я работаю (ДИП-хрип 178), за час работы потребляет электроэнергии на сумму семнадцать целых шесть десятых. Масло, которое необходимо для работы этого станка, стоит восемь и три сотых за одну смену. К этому следует добавить деньги, которые расходуются на ежедневную протирку, подмывание и профилактику, средства на еженедельную чистку, на ежемесячный осмотр, на ежегодную инспекцию и наладку. Трудно в рублях выразить сумму средств, необходимых моему станку для исправления неизбежных поломок и, еще более, на капитальный ремонт. Суммируя, я вычислил, что общая сумма расходов станка за одну рабочую смену работы составляет двадцать три и восемьдесят одну сотую, что в два с половиной раза превышает ту сумму, которую вы платите мне за работу на этом станке. Считаю этот факт оскорбительным для моего человеческого достоинства и позорным для меня самого. Не могу согласиться считать себя лишь мясокостным приложением к железной машине и по причине изложенного прошу уволить меня по собственному желанию. Остаюсь…

Подпись

Знаю трех членов Союза писателей, включая Малинина, кто писал рассказы о Горине, но не знаю, опубликован ли хоть один.

Возвращаюсь к тому, как я стал писать стихи, а для этого к портрету Паши Малинина.

Не только он для меня, но и я для него был хорошим собеседником. Раз я только зайти успел, Паша призакрыл дверь своего отдела, плотно закрывать было нельзя — подозрительно, а так вроде работает, занят, если ничего нет серьезного, то лучше пройти мимо, и говорит мне:

— Это замечательно здорово, Родос, что ты зашел, исключительно вовремя. Я тут две бутылки вермута припас и взял в спортивном отделе секундомер. Ты же знаешь, я уже месяц, или два ко всем на улице пристаю, предлагаю на бутылку поспорить, что я не отрываясь пузырь из горла за тридцать секунд выпью. Нет желающих. А я и сам не знаю. Знаю, что быстро, но не знаю, за сколько. Надо проверить. Одну я сам выпью на время, ты и измеришь, и свидетель, тебе все поверят, а другую мы с тобой потом по-братски раздавим или на радостях, или от огорчения. Секундомером пользоваться умеешь?

Он раскупорил бутылку и стал ее плавно раскручивать по часовой стрелке.

— Я готов, давай старт.