Смотрю на часы. Дарби сейчас греется у жаровни, дожидается, пока не разойдутся гости. Мешок лакея уготован Раштону.

Лакей ухмыляется, плотоядно сверкает глазами:

– Убивать мне еще не надоело, и не надейтесь.

Серебряный пистолет валяется в цветочном горшке. Для стрельбы пистолет не годится, но лакей этого не знает. Если дотянуться до пистолета, то лакей испугается и сбежит. Дело рискованное, но между нами стол. Может быть, мне повезет.

– Торопиться мне некуда… – Лакей осторожно ощупывает разбитый нос. – Я с вами за это посчитаюсь.

Раштон не из пугливых, но сейчас ему очень страшно, и мне тоже. У меня осталось всего два воплощения: Грегори Голд весь день проведет связанный, в сторожке, а Дональд Дэвис застрял где-то на дороге, за много миль отсюда. Если я сейчас умру, то вряд ли у меня останется шанс выбраться из Блэкхита.

– А пистолетик вам не понадобится, – говорит лакей.

Во мне вспыхивает искра надежды – и угасает, как только я замечаю его довольную ухмылку.

– Да-да, красавчик, я вас убью, – заявляет он, поигрывая ножом. – Вот только сопротивляться вы не станете. – Он подступает ближе. – Дело в том, что я поймал Анну. Если не хотите, чтобы я ее замучил до смерти, сдавайтесь немедленно. А потом приведете на кладбище всех, кто еще остался.

Он разжимает кулак, показывает мне окровавленную шахматную фигуру и небрежно швыряет ее в камин, где она тут же сгорает дотла.

Он делает еще шаг:

– Ну, что делать будем?

Я цепенею, во рту пересыхает. Раштон всегда знал, что умрет молодым. В темном переулке или на поле боя, в безвыходной ситуации, там, где нет ни света, ни тепла, ни дружбы, ни любви. Он понимал, что балансирует на грани, и смирился со своей участью, но надеялся умереть с честью, доблестно сражаясь до последней капли крови, пусть даже и в самой безнадежной ситуации.

А лакей лишает его даже этого. Придется умереть позорно, без борьбы.

– Отвечайте! – нетерпеливо требует лакей.

Я не могу произнести ни слова, не могу признать поражение. Я так близок к разгадке, что мне хочется кричать от бессильной злобы.

– Отвечайте! – настаивает лакей.

Я с трудом киваю. Он нависает надо мной, обволакивает меня зловонным дыханием и вонзает клинок мне под ребра. Кровь клокочет в горле, заполняет рот.

Он приподнимает мне голову, глядит в глаза.

– Осталось только двое, – говорит он и рывком поворачивает клинок.

52

День третий (продолжение)

Дождь барабанит по крыше, копыта цокают по брусчатке. Я в карете, на сиденье напротив – две дамы в бальных платьях. Они перешептываются, сталкиваясь плечами, когда карета раскачивается на рессорах.

«Не выходите из кареты».

Меня пробирает озноб. Вот об этом и предупреждал Голд. Вот от этого у него и помутился рассудок. Где-то там, в темноте, поджидает лакей с ножом.

– Одри, он проснулся, – говорит дама, заметив, что я открываю глаза.

Вторая дама наклоняется ко мне, кладет руку на колено, обращается громко, как к глухому:

– Мы нашли вас, спящего, на обочине. А ваш автомобиль в нескольких милях отсюда. Кучер попытался его завести, но ничего не вышло.

– Меня зовут Дональд Дэвис, – с неимоверным облегчением говорю я.

В этой ипостаси я всю ночь гнал автомобиль к деревне, а когда кончился бензин, бросил машину и пошел пешком. До деревни я так и не добрался, в изнеможении упал посреди дороги. Судя по всему, Дэвис проспал весь день, что спасло его от лакея.

Чумной Лекарь предупредил меня, что я воплощусь в Дэвиса, когда тот проснется. Я не ожидал, что это произойдет в карете, в присутствии добросердечных дам, подобравших его на дороге.

Наконец-то мне повезло!

– Ах вы красавица! – Я беру ее лицо в ладони, целую прямо в губы. – Вы и не представляете, как вы мне помогли.

Не дожидаясь ответа, высовываю голову в окно. Смеркается. Фонари на карете раскачиваются, освещают темноту. По дороге к особняку едут три экипажа, десяток уже стоит на обочине, кучера подремывают на козлах или собираются небольшими группами, переговариваются, курят. Из особняка доносится музыка и звонкий смех. Бал в полном разгаре.

Меня переполняет надежда.

Эвелина еще не вышла к пруду – значит, у меня есть время выведать у Майкла, с кем он в сговоре. А если нет, то я подстерегу лакея, когда он придет в оранжерею к Раштону, и узнаю, где он прячет Анну.

«Не выходите из кареты».

– Через несколько минут прибудем в Блэкхит, миледи, – кричит кучер.

Снова выглядываю из окна. Особняк прямо перед нами, дорога вправо ведет к конюшне. Там хранятся охотничьи ружья. Без оружия с лакеем не справиться.

Распахиваю дверцу кареты, соскакиваю на землю, оскальзываюсь на мокрой брусчатке, падаю. Дамы визжат, кучер орет, а я встаю и, пошатываясь, бреду к огонькам вдали. Чумной Лекарь предупреждал, что череда событий зависит от характера человека, в которого я воплощаюсь. Хочется верить, что он не соврал и что судьба мне благоволит, потому что если я не прав, то нам с Анной несдобровать.

При свете жаровен грумы распрягают лошадей, уводят их в стойла. Мальчишки работают проворно, сноровисто, но видно, что у них не остается сил даже на разговоры. Подхожу к пареньку в насквозь промокшей холщовой рубахе с закатанными рукавами.

– Где тут у вас ружья? – спрашиваю я.

Сцепив зубы от напряжения, он подтягивает сбрую, пытается защелкнуть застежку, щурит на меня глаза из-под козырька кепки.

– Так ведь поздновато уже на охоту, – заявляет он.

– А не рановато ли дерзишь? – надменно бросаю я, отпрыск благородного семейства. – Где ружья? Или ждешь, что за ними лорд Хардкасл сам придет?

Он оглядывает меня с головы до ног, кивает куда-то за плечо, на кирпичный сарайчик, в котором тускло светится окно. Там на козлах сложены ружья, в ящике лежат коробки патронов. Беру ружье, заряжаю, засовываю в карман пригоршню патронов.

От тяжелого ружья веет леденящей храбростью. Пересекаю двор, направляюсь к Блэкхиту. Мальчишки на конюшенном дворе переглядываются, уступают мне дорогу. Наверное, думают, вот, мол, еще один богатый чудак решил свести с кем-то счеты, лучше с ним не связываться. А завтра утром по особняку поползут слухи. Ну и хорошо. Если бы они подошли поближе, то увидели бы, что в моих глазах теснятся все прошлые воплощения. Лакей со всеми расправился, и теперь они жаждут мести. Голова гудит от их голосов, мешает думать.

Посреди дороги раскачивается одинокий огонек, приближается ко мне. Я крепче сжимаю ружье.

– Это я, – кричит Даниель, перекрывая шум дождя.

В руке у него керосиновая лампа, восковой свет озаряет лицо и плечи. Даниель похож на джинна, высунувшегося из бутылки.