Неприятный сюрприз — я забыла бумажные носовые платки. Проклятье! Я всегда ношу с собой маленький пакетик, как я могла проявить такую небрежность? Я потихоньку соплю и хлюпаю носом в надежде, что не привлекаю к себе слишком много внимания. Но, оказывается, все же привлекаю, это выясняется, когда внезапно мне предлагают не один, а сразу два носовых платка одновременно.

Впереди меня сидит Питер, он разворачивается и протягивает платок. Было бы символично, если бы это был один из тех платков, которые я подарила ему от лица мальчиков на их первый День отцов, но это не тот платок. Другой платок мне протянули справа. Я поднимаю глаза, чтобы посмотреть, кто мне его дает, — Крейг. А я даже не заметила, что плюхнулась на стул рядом с ним. Взволнованная, я влетела в зал и бросилась к первому попавшемуся свободному сиденью. Наверное, он подумал, что я сделала это нарочно. Не знаю, чей платок взять. Нет правил этикета для подобных ситуаций. Я хватаю оба и шумно сморкаюсь попеременно то в один, то во второй.

Представление закончилось, и дети неровными колоннами возвращаются в классы. Несколько храбрых ребятишек, нарушая ряды, бросаются в зал, чтобы получить от родителей похвалу и обменяться взволнованными объятиями. Я ошеломлена, увидев в их числе Хенри и Себастьяна. Они бросаются ко мне и ныряют с двух сторон под мышки.

— Молодцы, ребята. Блестящее исполнение, — восхищаюсь я.

Надеюсь, они не заметили, что я плакала, а то смутятся, и это спонтанное проявление чувств тотчас же прекратится.

— О, мамочка, нам пришлось ничего делать, — говорит Хенри.

— Не пришлось ничего делать, — поправляю я.

— Привет, отец, — небрежно бросает Себастьян, заметив Питера.

— Ваша мама права, вы потрясающе сыграли крестьян. Очень реалистично получилась сцена сна, — говорит Питер, подмигивая. — Хорошие костюмы, — добавляет он.

— Их сделала мама, — объясняет Себастьян. — Даже сандалии. Такие носили в прошлом, да?

— Носили, — подтверждает Питер.

Я испытываю неловкость, когда меня начинают хвалить вслух. Я велю мальчишкам пойти в класс переодеться, а сама обращаюсь к Питеру.

— Можно с тобой поговорить, Питер? Это не займет много времени, — говорю я, не встречаясь взглядом с Люси.

Мы идем по коридору, украшенному самодельными бумажными цепочками и снежинками, и я прикидываю, как мне лучше изложить то, что я должна сказать.

Многие думают, это тяжело, когда тебя оставляют с парой кричащих младенцев, которые только-только стали привыкать спать по ночам, не говоря уж о том, чтобы проситься на горшок. Это было не самое трудное — в любом случае Питер не так уж много помогал, когда они родились. Он ужасно ворчал и раздражался, если ему приходилось сделать какое-то малейшее дело. А если купал их два раза в неделю, то считал, что заслужил медаль. Даже то, что он разлюбил меня, не было самым тяжелым — я научилась с этим жить. Тяжелее всего было объяснить мальчикам, почему Питер ушел. Они впервые стали задавать этот сложный вопрос, когда им было по четыре года. Они явились домой из школы потрясенные открытием, что большинство мам и пап живут в одном и том же доме. Они снова и снова спрашивали, почему папа ушел.

Я смотрю на Питера, внимательно разглядывающего рисунок, изображающий красногрудую малиновку. Интересно, как он ответил бы на этот вопрос. Какой ответ можно счесть правильным? Что он не мог удержать «это» в своих брюках? Боюсь, слишком откровенно для маленьких детей.

Я объяснила им, что это произошло, потому что он влюбился в Люси, а Люси влюбилась в их папу. Я даже постаралась представить Люси в наилучшем свете, чтобы они не почувствовали ненависти к отцу. Но хотя я старалась проявлять осторожность, мне все же не удавалось избавить их от боли и страхов.

— Ему, наверное, не понравился я, — с тревогой предположил Хенри. Его маленькое личико исказилось от боли и смущения.

— Нет, дорогой, ему не слишком нравилась мама. — Это был самый приемлемый ответ, какой только я смогла придумать.

Себастьян принялся смеяться:

— Ты разыгрываешь меня, мама.

Хенри повернулся ко мне, на лице его были написаны изумление и недоверие.

— Но это невозможно.

Есть множество вещей, касающихся детей, о которых тебе никто не говорил. Множество новоиспеченных мамочек обижаются, что их не предупредили о трудностях, они бродят вокруг своих домов с хнычущими младенцами на руках, одетые в перепачканные срыгнутым молоком халаты, и обиженно сетуют, что их не предостерегли.

Некоторые новоиспеченные мамочки придумывают теории заговора, согласно которым семьи, имеющие детей, завидуют свободе, которой наслаждаются бездетные пары, и намеренно не делятся информацией, чтобы обманом заманить других в свои измученные ряды. Я не верю в это.

По моей теории у людей с детьми просто нет времени, чтобы рассказать бездетным людям все. В те дни, когда их ребенок нормально спит, ест и мирно воркует, их лица принимают лакированное выражение и они шепчут: «Это изумительно». Но они не способны объяснить природу этого изумления.

В те дни, когда младенцы отказываются спать, дети, только начинающие ходить, писают на ковер и бьют соседский фарфор, когда школьники сквернословят, плюются или просто отказываются признавать любые правила или нормы поведения, родители устало качают головой и бормочут: «Все меняется, посмотрим».

Но поскольку в большинстве случаев мамам не хватает времени, чтобы причесаться, нельзя рассчитывать, что они выкроят время, чтобы в полной мере проинформировать потенциальных родителей о том, как изменится их жизнь.

Действительно, никто не предупредит тебя, что лет пять после рождения ребенка возможность принять ванну в одиночестве будет казаться тебе неслыханной роскошью. Никто не скажет тебе, что надежные няни ценятся на вес золота или что тебе придется бегать вверх-вниз по лестнице, ведущей в детскую, раз тридцать за ночь, чтобы нянчить охваченного жаром ребенка…

Быть матерью — это значит вести жизнь, полную противоречий. Никто не скажет тебе, что у детей есть маленькие слабости и особенности. То, как ребенок ударяет кулачком или держит лейку, вдруг заставит тебя разрыдаться от счастья.

Никто не скажет тебе, что ты исчезнешь. Что ты никогда не будешь более значительной. Что ты почувствуешь себя липкой, грязной и тебя будут использовать как трамплин, но твои руки будут казаться пустыми, если тебе удастся убежать в магазин или офис. Ты готова умереть за них. Ты живешь ради них. Они занимают каждую минуту твоего сознания и подсознания и даже более.

Что это Питер говорит?

— У мальчиков потрясающие костюмы. Может, в будущем году ты поможешь с костюмом для Ориол? Люси не умеет шить.

Какое нахальство с его стороны! Я смотрю на этого мужчину, который когда-то был для меня всем, и с трудом сдерживаю смех. Он выглядит вполне раскованным и доброжелательным. Он искренне не видит ничего предосудительного в том, что просит меня помочь сделать костюм для Ориол, и, возможно, действительно так оно и есть. Она изо всех сил старалась сегодня удержать эти огромные колючие ветки, и мне было жать ее, конечно, ей было неудобно. Я пришила бы матерчатые листья к ее свитеру с высоким воротом.