— Пойдемте, выпьем воды, — предложила я детям, всем троим.

И как-то так естественно получилось, что в буфет мы пошли все вместе.

— Я сразу понял, что буду музыкантом, — объяснял Никитос Анжею. — Вот просто, когда все вышли туда, на сцену, я понял…

— А я учусь в музыкальной школе! — сказала Настька, посверкивая глазами.

— Я тоже, — сказал Анжей.

— На чем ты играешь? — Настька поддерживала разговор на уровне.

— На флейте, — ответил мальчик. — И на скрипке. И еще хочу на балалайке.

— На чем? На балалайке? — засмеялась Настька.

— Почему ты смеешься? — спросил мальчик и сам рассмеялся.

Правда, приятный ребенок.

— Ну не знаю… Разве иностранцы играют на балалайках? — ответила Настька.

Я не вмешивалась в их содержательный разговор, слушала. Думала, что сейчас делает Андрис. Интересно, он курит? В Прибалтике, говорят, многие курят. В Европе — нет, а в Прибалтике никак не бросят. Вряд ли, я не слышала табачного запаха. Лучше бы не курил… Я не слишком далеко захожу в своих размышлениях? Нет, не слишком. В самый раз.

— Ты иностранец? — удивился тем временем Никитос.

— Я — нет, — ответил Анжей. — Ну, не знаю. Я латыш и русский.

— А ты гражданин какой страны? — спросила все же я.

Мальчик неуверенно пожал плечами:

— Наверно, Латвии… Я у папы спрошу.

— А у тебя есть в школе латышский язык?

— Конечно!

— А можешь что-нибудь сказать по-латышски? — попросила Настька.

— Cik tev gadu?

— Ух ты! — сказала Настька.

— Мне — девять, — ответил Никитос.

Настька вытаращилась на него. Я тоже не могла взять в толк, что происходит.

— Un man ir divpadsmit, — как ни в чем не бывало продолжил Анжей.

— Сколько? — переспросил Никитос.

— Divpadsmit, — повторил Анжей.

— Div… ра… — повторил Никитос. — Div… Д… в… Двенадцать?

— Точно! — радостно подтвердил Анжей.

— Никитос! — Я не могла поверить своим глазам и ушам. — Как ты это понял?

— Понял, — гордо пожал он плечами. — А моя мама — училка! — неожиданно объявил Никитос Анжею.

Ну вот, мой мальчик начинает приходить в себя. Я, как и положено, дернула его за шкирку.

— Точно училка? — спросила я.

— Ой, мам… Учительница. А твоя?

— Моя мама умерла, — ответил мальчик.

— Господи, Никитос… Прости, пожалуйста, — сказала я Анжею.

Мальчик кивнул:

— Да. Все обычно спрашивают.

— Она… давно умерла? — осторожно спросила я.

Анжей опять кивнул и посмотрел на Настьку:

— Ты что?

Настька стояла с глазами, полными слез. Я знала, отчего она плачет. Может быть, ей жалко Анжея, она очень добрая девочка, но еще она тут же приложила это к себе, она всегда так делает. Настька покрепче обняла меня.

— А с кем ты живешь? — спросил Никитос.

Вот интересно, никогда бы мне не пришло в голову, что маленький и очень неразумный еще Никитос может, оказывается, поддерживать такие беседы. Кажется, я нахожусь в плену своих собственных мифов о сыне. Я придумала ему сценарий, очень поверхностный. И мой сын в его рамках развивается, как может. Или стоит на месте. Никитос — балбес, Никитос — драчун, светлая голова, но бездельник. Ему нечего делать в музыкалке и так далее. Так. Ломаем стереотипы. Смотрим на Никитоса с другой стороны. Видим в его гиперактивности нереализованность способностей, а не криминальные наклонности, в отличие от Гусаковой Ю. И., будущей матери ребенка, отцом которого станет папа моих детей. Ну вот, и к нам это пришло. Поздно себя ругать, уже все сделано, мною прежде всего. Да и у нас самих теперь начинается новая жизнь. Начинается замечательно и необычно.

Второе отделение было еще интереснее первого. Столь близкие русской душе — неизвестно отчего — латиноамериканские мелодии, в основном веселые и зажигательные, в исполнении классического оркестра звучали просто ошеломляюще. Никитос сидел румяный от перевозбуждения, весь вибрировал, то качался, то стучал ногой, то пробовал подпевать, но тихо, так, что никто даже не обернулся на него. Настька тоже была очень довольная, то и дело поглядывала на меня и спрашивала:

— Тебе нравится, мам?

— Очень. А тебе?

— И мне — очень!

Анжей слушал спокойнее, несколько раз что-то шептал Никитосу. Тот кивал, очень серьезно. Здорово, это просто здорово. Это как-то… — как не бывает. Музыка, наполняющая душу и весь огромный мир, трое чудесных детей вокруг меня. На сцене — человек, чье появление осветило всю мою и без того нетемную жизнь. Оказывается, в ней, в моей вполне благополучной жизни, не было чего-то важного. Я просто не знала об этом. Не ждала, не мечтала, не думала даже. Так, иногда, могло промелькнуть какое-то сожаление… А сейчас как будто к основной, прекрасной, знакомой мелодии добавилось сопровождение. Я просто — напевала. И вдруг вместе со мной зазвучала скрипка… И фортепиано с мощными аккордами… И нежно запела флейта… И даже стали мягко, ненавязчиво постукивать ударные — по тугим барабанчикам, звук которых подобен звуку человеческого голоса, когда мальчишки, балуясь, говорят: «Пум! Пум! Пурум, пум, пум!»

Всё звучало, пело вокруг. Весь мир, мое сердце, моя душа, музыка была в голове, во всем теле. И творил эту музыку, как сверхчеловек, взмахивая руками, Андрис. Поворачиваясь в зал и кланяясь после каждого произведения, он смотрел на нас, на меня, улыбался. Тоже как-то… неожиданно улыбался. То ли сдержанно, то ли как-то по-мальчишески неуверенно. И радостно. Одну пьесу, самую красивую, он сыграл сам, вместе с оркестром, на альте. Нет, этого просто не может быть. Такой редкий инструмент, мой папа был альтистом в молодости… Андрис поднимал смычок, как дирижерскую палочку, все смотрели на него и играли вместе с ним. Красивую, веселую и чуть щемящую мелодию. Как последнюю песню на карнавале… Играл он только нам, мне лично, то улыбался, то закрывал глаза, погружаясь в фейерверк звуков, который сам и создавал.

Прекрасно, прекрасно… Так бывает в жизни, редко, но бывает. Ощущение полноты бытия. Когда не надо уговаривать себя, что у тебя всё есть. Когда у тебя просто всё есть.

Мы вышли на улицу вчетвером, вместе с Анжеем. Никитос весело болтал с ним. Я прислушалась. Обсуждают… сколько человек может быть в оркестре. Сколько первых скрипок, сколько альтов… Мой — Никитос — говорит на такие темы! Слушает, по крайней мере, с интересом! И ни разу не упал! И дико не захохотал! И не заорал: «Бэ-э-э!»

Было еще очень светло. Май. Три самых светлых месяца в году. Май, июнь, июль. Но самое прекрасное время все же в мае, когда день прибавляется, прибавляется. И ты знаешь, что завтра будет еще светлее, еще дольше день. После долгой, мучительной, темной, бесконечной зимы — каким прекрасным кажется светлое и теплое время года.