Поэтому я и решил пока посидеть в Персии. Но, конечно, милый мой папа, это немного эгоистическое решение сейчас же распадется прахом при одном лишь намеке от тебя, что я для тебя могу быть полезен, могу быть в пользу или просто нужен, по соображениям ли материальным или просто нравственным!

Пожалуйста, не думай о моих личных желаниях и, если только тебе действительно меня нужно, я приеду – будь то в вагоне 3 кл[асса] или для «перевозки мелкого скота».

Думал я одно время идти в строй, но потом отказался и от этой мысли, ибо и в строю не легче. На каждом шагу ложность положения сказывается с удивительной ясностью. Иногда меня демонстративно называют офицеры и солдаты «господин штаб-ротмистр», иногда никак, а иногда по-прежнему величают Имп[ераторским] Высочеством, боязливо оглядываясь по сторонам!

Но не подумай, что во мне говорит чувство оскорбленного величия, а просто больно за ложность положения! Скажи мне сегодня, что я больше не вел[икий] князь, а просто monsieur (гражданин) Романов, было бы во сто раз лучше. По крайней мере, положение было бы ясное и вполне определенное. Что это – справедливо нас лишать княжеского достоинства, а предс[едателю] Времен[ного] правит[ельства] Львову оставлять его титул князя – вопрос иной.

Но ведь теперь имя «Романов» является синонимом всякой грязи, пакости и не добропорядочности!

Но возвращаюсь снова к основному вопросу, т. е. моим планам.

Значит, в строю (в тесном смысле этого слова) весьма трудно, в особенности пока положение наше не выяснено.

В Казвине стало тоже очень трудно, ибо здешний «Исполнительный Комитет» стал весьма агрессивен.

Взяв все это в соображение, я ухватился руками и ногами за предложение командира нашего 1 Кав[казского] кав[алерийского] корпуса ген. Павлова (твой хороший знакомый) – ехать в Тегеран, как офицер для связи при миссии, в которой много точек соприкосновения, ибо нельзя забывать, что наши войска находятся в нейтральной стране и, следовательно, наряду с военными вопросами, постоянно возникают вопросы политического характера.

Следовательно, я поеду на этих днях в Тегеран. Я там уже успел побывать на Пасхе. Там сравнительно меньше этой неприятной стороны революции и не могу я скрыть, что там отдыхаешь нравственно, причем, конечно, условия и жизни и климата несравненно лучше, чем здесь, в Казвине. Дня четыре тому назад я проехал в Хамадан повидаться по делам службы с ген. Павловым. Ему, бедному, очень здесь трудно. Он необычайно остро и болезненно переживает все перемены, новые порядки и новые точки зрения, касающиеся армии вообще и дисциплины, в частности!

Что касается климата, то уже жара бывает страшная (30°) в тени по Реом[юру]. Но так как воздух сухой, то и переносить жару совершенно легко и совершенно без испарины!

Здоровье мое было прекрасно, но только четыре дня тому назад я страшно заболел животом. Бог знает, что у меня сделалось. Несло меня раз по 15 в день, как из брандспойта, и в три дня я так ослаб, что почти не мог стоять на ногах. Сегодня стало уже лучше и значит, имеются надежды на скорое поправление.

Вот пока все, что я могу тебе написать. Кончаю это письмо в окончательном убеждении, что ты устал страшно.

Но милый мой, прости меня за это многословие. Зато я передал тебе немного своих, увы, невеселых мыслей.

Еще раз на прощание скажу тебе, если я тебе могу быть нужным, ради Бога только скажи, я моментально буду с тобою.

Что касается моих дел в Петрограде, то я, безусловно, доверяю моему старому другу Лаймингу. И поэтому думаю, что и там пока мое присутствие уж не так необходимо.

Ну, а за сим, нежно и крепко обнимаю тебя и мамочку, родные Вы мои. Будьте насколько возможно здоровы, не падайте духом. Когда-нибудь должны же настать дни радости и света.

Прощай мой милый. Будь Богом хранимый и ради самого Создателя береги свое здоровье.

Еще раз крепко целую как люблю. God bless you dear.

Дмитрий.

P.S. Дай Марии прочесть это письмо.

ГА РФ.Ф. 644. Оп. 1. Д. 170. Л. 49–70 об. Автограф.

№ 6

Тегеран. 18 сентября 1917 г.

Милый мой, родной папа.

Снова тебе волнения. Читал с ужасом и испугом, что тебя лишили свободы. Потом, когда справился через Бьюкенена, то вдобавок узнал, что у тебя был припадок желудочного недомогания! Неужели это повторение того, что было у тебя в прошлом году! Бога ради береги себя.

По газетам знаю, что поднят был вопрос о твоем отъезде за границу. Мне кажется, что это было бы лучшим выходом из создавшегося положения. Не все ли равно, каким термином назовут твой выезд: изгнанием или чем-либо еще. Но зато моя душа была бы спокойна, что ты дальше от этого котла. Следить со страхом за эпопеей ген. Корнилова! Нашелся все-таки человек, который, рискуя собственной кожей, решил перейти от слов, споров, заседаний, митингов и совещаний к делу! Нужно лишь поражаться, что только один такой нашелся генерал. А сидя тут вдалеке, мне кажется иногда, что там, в России, все посходили с ума. Ведь, действительно, только и читаешь, что про разговоры под тем или другим соусом. А о настоящем деле никто не думает. Даже среди членов Временного правительства не нашелся человек, который сумел бы действительно перейти от слов к делу. Все только спасают революцию, а о бедной России никто не думает. Где же русские люди, где патриоты, где Минин и Пожарский наших дней! Или действительно Россия достойна того, что в ней теперь происходит. Есть поговорка, что у страны всегда правительство его достойное. Пожалуй, это именно применимо теперь к нам!

Ах, родной мой, когда это Бог приведет увидеться снова? Когда это мы сможем откровенно потолковать? Я боюсь, что я делаюсь однообразным. Что в каждом письме я говорю одно и то же. Но что же делать, моя душа так полна этими мыслями, что невольно повторяешься.

Храни тебя Господь, мой близкий, мой родной. Крепко обнимаю тебя.

Твой Дмитрий.

ГА РФ.Ф. 644. Оп. 1. Д. 170. Л. 74–74 об. Автограф.

№ 8

Тегеран, 17 октября 1917 г.

Родной мой, милый мой папа.

Снова есть случай послать тебе несколько слов из далекой Персии, из поганого Тегерана. Я опять живу здесь, и снова все еще пользуюсь радушным гостеприимством милого Магling’a и его жены. И, конечно, я отлично сознаю, что мне тут во сто раз лучше, чем Вам в Петрограде. Но временами так страшно болит сердце за Вас, так меня безумно тянет к тебе, мой близкий, что нет сил. Уж наступит ли вообще такой день, когда я смогу увидеть и обнять тебя. Уж увижу ли я тебя когда-нибудь. Боже мой, как грустно бывает мне подчас!

Как ты, мой милый, себя чувствуешь? Ежедневно, ежеминутно думаю о тебе. Как твое здоровье и самочувствие, не теряешь ли ты бодрость духа? Как мамочка? Как ее здоровье?

Читаю газеты, и просто сердце обливается кровью. Эвакуация Петрограда! Дождались мы до этого позора. Допрыгались! Что ты в связи с этим думаешь делать? Куда ты будешь «эвакуироваться»?