— «Я многое рассказала тебе о кошмарах прошлого и кое-что об опасностях, с которыми тебе предстоит столкнуться. Но ты почти ничего не знаешь о своей будущей роли в нашей работе. Я не могу сказать, когда эта информация пригодится тебе. Может быть, ты проведешь жизнь в мирном, спокойном созерцании, честно выполняя свою работу в Сент-Роузе. Но может, ты понадобишься для другой, более великой цели. Есть причина, почему твой отец выбрал монастырь Сент-Роуз в качестве твоего дома, и есть причина, почему ты обучалась в ангелологической традиции, питавшей нашу работу более тысячи лет.

Мать Франческа, аббатиса-основательница монастыря, в котором ты жила и росла целых тринадцать лет, построила монастырь Сент-Роуз с абсолютной верой и тяжким трудом, спроектировала каждую комнату и каждую лестничную клетку, чтобы удовлетворить потребности ангелологов в Америке. Часовня Поклонения стала верхом фантазии Франчески, великолепным даром ангелам, которых мы изучаем. Каждый кусочек золота был вставлен с почитанием, каждая стеклянная панель повешена во славу Божью. Но ты не знаешь, что в центре часовни находится небольшой, но бесценный объект огромной духовной и исторической ценности».

— Это все, — сказала Эванджелина, сложила письмо и положила в конверт. — На этом отрывок заканчивается.

— Я так и знала! Лира здесь, у нас. Идем, дитя, мы должны поделиться этой неслыханной новостью с сестрой Перпетуей.

— Но Эбигейл Рокфеллер спрятала лиру в сорок четвертом году, — заметила Эванджелина, смущенная ходом мыслей Филомены. — В письме ничего не говорится про лиру.

— Никто не знает наверняка, что именно Эбигейл Рокфеллер сделала с лирой, — ответила Филомена, встала и направилась к двери. — Скорее, надо сейчас же поговорить с матерью Перпетуей. В центре часовни Поклонения что-то есть. Что-то, очень нам необходимое.

— Погодите, — сказала Эванджелина звенящим от напряжения голосом. — Сестра, я хочу вам еще кое-что рассказать.

— Говорите, дитя, — сказала Филомена, остановившись в дверях.

— Несмотря на ваше предупреждение, я позволила кое-кому войти в нашу библиотеку. Человек, который спрашивал о матери Инносенте, приезжал вчера в монастырь. Вместо того чтобы прогнать его, как вы велели, я позволила ему прочесть письмо от Эбигейл Рокфеллер, которое я нашла.

— Письмо от Эбигейл Рокфеллер? Я искала его пятьдесят лет. Оно у вас с собой?

Эванджелина показала его сестре Филомене. Пока она читала, на ее лице проступало разочарование.

— В письме нет ни грана полезной информации, — сказала она, возвращая письмо.

— Человек, который приходил в архив, так не думал, — ответила Эванджелина, опасаясь, что Филомена заметит ее интерес к Верлену.

— А как отреагировал этот джентльмен? — осведомилась Филомена.

— С большим интересом и волнением, — призналась Эванджелина. — Он считает, что в письме говорится о большой тайне, которую ему велел раскрыть его наниматель.

Филомена прищурилась.

— Вы узнали причину подобного интереса?

— Думаю, его мотивы невинны, но я должна сказать: я только что узнала, что его наниматель — один из тех, кто считает нас опасными.

Эванджелина прикусила губу, неуверенная, стоит ли называть его по имени.

— Верлен работает на Персиваля Григори.

Филомена вскочила, уронив чашку на пол.

— Боже мой! — в ужасе воскликнула она. — Почему вы нас не предупредили?

— Пожалуйста, простите меня, — покаялась Эванджелина. — Я не знала.

— Вы понимаете, в какой мы опасности? — спросила Филомена. — Надо немедленно сообщить матери Перпетуе. Мы совершили ужасную ошибку. Враг стал сильнее. Одно дело — желать мира, но совсем другое — делать вид, что войны не существует.

С этими словами Филомена схватила письма и открытки и выбежала из библиотеки, оставив Эванджелину наедине с пустой жестянкой из-под печенья. У Филомены была болезненная навязчивая идея отомстить за события сорок четвертого года. Ее поведение говорило о том, что она много лет ждала такой возможности. Эванджелина поняла, что ни за что не должна была показывать Филомене личное письмо от бабушки или обсуждать такую опасную информацию с женщиной, которая всегда казалась ей немного неуравновешенной. В отчаянии Эванджелина попыталась понять, что делать дальше. Внезапно она вспомнила слова Селестины: «Когда прочтете их, приходите ко мне снова». Эванджелина встала и поспешила из библиотеки в келью Селестины.

Таймс-сквер, Нью-Йорк

Был час пик, и водителю приходилось лавировать между машинами. На углу Сорок второй улицы и Бродвея, у штаб-квартиры полицейского управления Нью-Йорка, движение почти застопорилось. Полицейские готовились к встрече миллениума. В толпе менеджеров, спешащих на работу, они огораживали крышки люков и устраивали контрольно-пропускные пункты. В сезон Рождества город наводняли туристы, канун Нового года всегда был истинным кошмаром.

Габриэлла приказала Верлену выйти из джипа. Голова закружилась от беспорядочного уличного движения, мерцания рекламных табло и нескончаемого потока пешеходов. Верлен поднял спортивную сумку на плечо, он боялся лишиться ее драгоценного содержимого. После того что случилось в его квартире, он не мог избавиться от ощущения, что за ними следят. Он подозревал каждого человека, оказавшегося поблизости, ему мерещилось, что агенты Персиваля Григори ждут их за каждым поворотом. Он огляделся, но увидел лишь бескрайнее море людей.

Габриэлла быстро шла вперед, Верлен едва поспевал за ней. Он заметил, что Габриэлла сильно выделялась среди окружающих. Она была миниатюрной, необычайно стройной женщиной, ростом всего в пять футов. Черное пальто в эдвардианском стиле — из модного теперь шелка, облегающее, приталенное, с рядом небольших обсидиановых пуговиц — идеально сидело на ней. Пальто было узким — наверное, под ним полагалось носить корсет. Белое, в тонких морщинках лицо Габриэллы выделялось на фоне темной одежды. Хотя, по-видимому, ей уже перевалило за семьдесят, у нее была осанка гораздо более молодой женщины. Прекрасные блестящие черные волосы, прямая спина, уверенная походка.

— Вы спросите, зачем я привезла вас сюда, в это безумие, — сказала Габриэлла. — Таймс-сквер во время Рождества — не самое подходящее место для прогулок.

В ее голосе слышалось то же спокойное хладнокровие, что и во время разговора по телефону. Этот тон казался Верлену одновременно жутким и очень успокаивающим.

— Обычно я избегаю этого места, — ответил Верлен. — Я не был здесь почти год.

— Когда грозит опасность, лучше всего скрываться в толпе, — заметила Габриэлла. — Трудно привлечь чье-то внимание, и излишняя осторожность не помешает.

Пройдя несколько кварталов, Габриэлла замедлила темп. Они прошли мимо Брайант-парка, где все было украшено к Рождеству. Свежевыпавший снег и яркий утренний свет придавали этой части Нью-Йорка настоящий рождественский вид, совсем как на картинах Нормана Рокуэлла, которых Верлен терпеть не мог. Около внушительного здания Нью-Йоркской публичной библиотеки Габриэлла снова остановилась, оглянулась через плечо и перешла улицу.