и вправду была испугана. Вот только сейчас она не позволит страху взять верх.

– Смерть – это просто стадия эксперимента, не более того…

Шприцы.

Дюжины две шприцев разного размера, наполненных мутноватой жидкостью, в которой, кажется, проблескивает что-то.

– Но нет, я же говорил, первое время я просто пытался понять. Отец делал записи, но до крайности неаккуратные. И он всего-то пытался усовершенствовать ритуал. Ему и в голову не пришло подойти к вопросу иначе, понять, с чем он все-таки имеет дело. Он настолько уверился в существовании проклятия, что и думать не хотел о том, что само по себе оно есть лишь физическое проявление чего-то совершенно иного.

Джонни смотрел на шприцы. Задумчиво. И сейчас это не было представлением.

– Он был одержим мыслью о женитьбе на этой бестолковой женщине, которая могла бы получить многое, не будь так горда… От женщин одни проблемы, правда, Стефи?

– И сказано, что уста их есть мед, а меж ними сидит змея.

– Вот, даже он понимает, хоть дурак дураком. Отец очень разозлился, когда Клайв стал выставлять свои творения. Впрочем, до определенного момента его это не трогало. Он спешил. Как раз тогда у него был новый этап. Отцу казалось, что он почти понял, как усовершенствовать ритуал, что нужно лишь проверить, чтобы наверняка…

И проверять он собирался вовсе не на своей возлюбленной, которая… знала ли? Догадывалась ли? Или, как многие до нее, была слепа во всем, что касалось вопросов сердечных?

– Он использовал собственную кровь. Поил ею девушек, и через несколько дней те заболевали. Кто-то раньше, кто-то позже. Болезнь протекала по одному и тому же типу. Повышение температуры, озноб, лихорадка. Часто – галлюцинации.

Джонни все-таки выбрал шприц.

– Две трети испытуемых впадали в кому, из которой выходили лишь единицы. У прочих наблюдалось замедление жизненных функций, постепенно переходящее в смерть. Причем вскрытие показывало, что причиной ее становился инсульт. Совокупность факторов и позволила предположить, что мы имеем дело не с проклятием, что убивает неизвестная науке болезнь. И передается она с кровью Эшби. Как понимаешь, осталось малое – понять, почему одни умирают, а другие нет. Почему те, кто выживает, сходят с ума, тогда как Эшби остаются вполне в здравом рассудке.

С этим утверждением Милдред готова была бы поспорить, но промолчала. Не стоило перебивать нарцисса.

– И притом получают удивительные способности… к примеру, взять тот же номер одиннадцать. Я удалил ей ногу, но рана начала затягиваться буквально на следующий день, а спустя неделю образовался плотный хороший рубец. Представляешь потенциал?

Милдред осторожно кивнула.

– Правда, был маленький нюанс… Эшби действительно не способны существовать где-то, помимо этой треклятой долины. Им нужна энергия источника. Я ощутил это на себе, когда отец отвел меня к источнику. Вода его – часть ритуала. И я согласился, да… Стоило попробовать этой воды, этой силы, и находиться вдали стало тяжело. Пару дней вполне еще комфортно, но с четвертого все начинает раздражать. На пятый вспыхиваешь по малейшему поводу. Шестой – натянутая пружина и острое желание кого-нибудь убить. Даже не столь важно, кого именно. Главное, чтобы кровь… Я ради интереса попробовал, сколько продержусь. Месяц. Правда, пришлось кое-кого… Кровь и вправду облегчает состояние. Две жертвы дали достаточную информацию, больше я старался не рисковать, да…

Женщина пригнулась, вглядываясь куда-то в темноту. Она стояла, опираясь на кулаки, покачиваясь взад-вперед и громко вздыхая. Светлые волосы ее закрывали лицо, но Милдред четко ощущала острый привкус чужой ненависти.

А за ним – усталость. И любопытство. Сомнения.

И веру в Господа, который точно знает, как отделить праведников от тех, кто недостоин милости. И эта чужая вера, подобная камню, пугала куда сильнее, чем чужая беспомощная ненависть.

Глава 32

Каменное сердце билось в руках.

Лука держал его крепко, а оно все равно билось. Вот ни разу он не маг, и близко не маг, но поди ж ты, чувствовал и жар, от камня исходящий, и пульсацию, на которую ее собственное сердце вполне себе отзывалось.

Лука остановился. Тряхнул головой и заставил себя выровнять дыхание. Мокрый. И грязный. Искупали с головы до ног, чтоб его… за шиворот забилась колючая ветка, разодравшая кожу. И вытащить ее вышло далеко не с первого раза.

Голова кружилась, как после хорошей попойки. И ощущение было таким же изрядно похмельным, а похмелье Лука истово ненавидел.

– И что дальше? – поинтересовался он в пустоту.

Пещера с разрушенным источником осталась позади, и что-то подсказывало, что не стоит туда возвращаться. А в остальном… скалы и холод.

Камень слева. Камень справа. За пазухой тоже камень, и нелегкий. Зато греет, определенно. Вон и озноб прошел.

А главное что? Главное, Лука жив. И с револьвером. Чудом не выпустил, верно.

Он наклонил голову, пытаясь вытрясти из уха воду. Как выбрался, Лука не знал, не иначе волной вынесло, предварительно протащив по всем камням. На левой руке темнеет ссадина. Живот… Лука приподнял рубашку, убедился, что рваных ран нет, а остальное как-нибудь… Ощущение, что на нем дракон танцевал.

Но выбрался. А дальше куда? Прямо.

Пока прямо, все равно вариантов нет. Тоннель узкий, что кишка. И эхо по нему гуляет. Вроде и старается Лука ступать тихо, но все равно гуляет, и ощущение такое, будто за ним следят.

Он развернулся. Никого. И спереди. И сзади, а все равно кто-то на ухо дышит. И Лука сдавил камень покрепче.

– Выходи, – велел он, не особо рассчитывая, что будет услышан.

Вздох. Прикосновение.

И белая дорожка на белой пленке светящегося мха. Она ползла змеей, чтобы исчезнуть спустя пару мгновений. И вновь холодом по шее, будто подталкивая.

– Иду я, иду. – Лука и вправду пошел следом.

Сперва шагом, прихрамывая. Левая нога подламывалась, а вскоре и боль появилась, такая тянущая, мерзковатая, здорово отвлекавшая.

Растяжение? Или перелом? Или еще гадость какая? Помнится, как-то колено ушиб, так потом пару месяцев ковылял, несмотря на все усилия целителей.

А тут похуже.

А нить по стене бежит. Попробуй догони… догнать надо. Важно. Очень важно. И сердце у живота пульсирует все быстрее. Ощущение такое, что вот-вот прожжет и рубашку, и мышцы, провалится внутрь Луки и будет ему конец.

И правильно. Не хрена трогать посторонние артефакты.

Коридор закончился полукруглой залой, из которой в одну сторону поднималась лестница с узкими и крутыми ступенями. А по другую начинался еще один проход.

Подняться было бы логичным, но… тень по стене обошла лестницу, исчезнув в проходе.

Вот же ж…

– Твою мать да за ногу, – проворчал Лука вполголоса. И колено